Как печально, что Инга не была мыслителем. Сначала она приняла решение, а затем уже нашла для него основания. Поэтому она еще меньше, чем Марго, могла предвидеть, что будет. Но и Марго, продумывая свои поступки, тоже часто попадала впросак. А Инга… уже войдя в дом Шаттиха, Инга вдруг спохватилась, что ведь он, весьма вероятно, узнает ее. Она могла бы сказать себе, что этот важный сановник, главный директор, никогда еще не удостаивал ее взглядом и что его внимание привлекала к себе скорее Марго. Но красавица Инга, на которую устремлялось столько жадных глаз, не допускала, чтобы она могла быть для кого-нибудь мебелью, только служащей, а не женщиной.
Поэтому ожидание встречи с Шаттихом повергало ее в трепет, и она пила водку, которую подливал ей актер. А он в это время показывал ей фотографии женщин, которые записали ему в книжечку номера своих телефонов. Эту жатву он собрал только на одном балу, который устроил в каком-то берлинском доме. Инга, наконец, нашла в себе мужество послушаться его настойчивых советов и раздеться в гардеробной. Наложив на лицо густой слой краски и крема, она стала ждать. Головная боль и впечатления каждой минуты целиком поглощали ее внимание. Она забыла, что в конце концов предстанет перед людьми со своим настоящим лицом, но совершенно нагая.
Когда Шаттих и его гость на нее наткнулись, она сначала испугалась; но в минуты подлинной опасности Инга обычно становилась хладнокровной и бесшабашной. Так было и теперь. Полусогнув руку, обнаженная Инга подняла ее, чтобы показать весь свой стан. Бедро, очутившееся на свету, отвлекло внимание Шаттиха от ее лица. Судя по голосу и интонациям, эта женщина была в своей стихии, чувствовала себя просто и непринужденно и с полнейшим равнодушием слушала разговор о делах, который ни с какой стороны не мог интересовать такое существо, как она. Инга и сама считала, что удачно сыграла свою роль. Зато она недостаточно вникла в страшные тайны, которые ей открылись.
Присутствие Инги не вызвало у Шаттиха никаких подозрений. Скорее впал в сомнение фон Лист: мало ли кого мог привезти с собой его знаменитый друг. Он уже открыл было рот, чтобы сказать: «Попрошу вас, барышня, на минуту испариться». Но дама была голая и умом наверняка не блистала. И он позволил Шаттиху выкладывать свои тайны.
Великий человек с большим увлечением говорил об остроумных планах атаки на старого друга Бирка. Эта тема, как видно, стала его особой страстишкой. «В общем, он какой-то дурачок», — повторял Шаттих. Другой его приятель между тем соображал, что такая операция может вылиться в настоящее большое дело, но при условии, что возьмется за него он, Лист. Господин фон Лист уже мысленно видел всю картину: его друга Шаттиха постигает поражение, и в конечном счете игру выигрывает он один. Пока что господин фон Лист поддакивал своему компаньону, а коварный план интриги, от которого тот, по-видимому, был в восторге, одобрял тем решительнее, чем глупее его находил.
— Все это немножко смахивает на фильм, но отнюдь не бездарный, дорогой друг.
— Очень важно, чтобы в этой комедии участвовали только вполне надежные люди. Поэтому я позвал сюда некоего Бауша, Вильмара Бауша. Его фирма «Электролюкс» существует только благодаря мне, это мой негр. По внешнему виду это почтенный коммерсант, воплощенная честность и, last but not least [1], он знает английский язык.
— Пожалуй, вы убедили меня, дорогой друг. Может быть, вы найдете какую-нибудь роль и для нашего выдающегося актера эстрады.
— Вас я, конечно, привлеку к этому делу, мой друг. Повторяю — большое, очень большое дело. Мы будем эксплуатировать это изобретение собственными силами. Какой смысл уступать его концерну — английскому или немецкому? Только собственное предприятие может избавить нас от вечного страха за свое существование. Я состою членом сорока двух наблюдательных советов, но в каждом из них меня могут забаллотировать. Вы, Лист, стоите на ногах тверже. Все, что вы покупаете, уже заранее перепродано с прибылью в пятьсот процентов. Вы, может быть, иной раз даже и не доставляете товар на место.
— Ваше доброе мнение — большая честь для меня. Хотелось бы чем-нибудь вам услужить. Для вашего начинания нужен дом — где-нибудь в сторонке, уединенный дом, о котором, впрочем, можно судачить — сделайте одолжение. Ваш берлинский для этой цели не подходит. Если когда-нибудь пойдут слухи, они не должны вас коснуться. Ваше доброе имя — достояние всей нации.