— Если бы ты мог найти себе местечко на машине, я бы унес тебя с собой, одинокий бедняга! — сказал ему с улыбкой Паоло Тарзис, между тем как в ушах у него звучали шутовские модуляции голоса, которые Джулио изобрел для того, чтобы разговаривать с двумя старыми белыми Пенатами с желтоватыми ногами. — Охраняй вместо этого мой предпоследний короткий сон. Завтра я буду спать гораздо более долгим сном.
Он принял ванну; лег на походную постель, вспоминая, как ложился, когда они жили в палатке. Кругом валялись всякие необходимые принадлежности из металла, кости, дерева, полотна, резины.
— Моя статуя теперь отлита, — сказал он вслух, полагая, что огневой обряд к этому времени должен был уже свершиться.
Он представил себе, как наполнялась форма, как опускался рычаг, как закрылось наполнившееся жерло, как расплавленный металл застыл и сразу потемнел посреди глины и кирпичей. После этого заснул.
Уже побелело небо над Албанскими горами, когда он встал с постели. Его рабочим на минуту представилось, что Джулио Камбиазо вернулся, так необычно весело прозвучали его приказания. Внезапно сарай наполнился шумом. Задрожали доски, поднялась пыль, птица в клетке забилась. Он внимательно прислушался к семикратной звучности. Семь цилиндров были расположены теперь не веером, но звездой и по-прежнему были покрыты ребрышками. Новый винт работал изумительно — воздушная звезда в воздухе! Рабочие еще раз испробовали его силу, привязав остов машины канатом к силомеру, а этот последний — к балке; и канат натягивался со страшной силой, как будто великая пленница «Ардея» рвалась на свободу; и один из рабочих, стоя на коленях, наблюдал за указаниями стрелки.
— Готовы? — спросил переживший все крушения мужчина.
— Готовы! — отвечал преданный голос.
И винт остановился. «Ардею» отвязали, и замерло биение ее семидольного сердца.
— Давн, — сказал воздухоплаватель, останавливаясь возле клетки, в которой сидела сильно встревоженная белая птица, — Давн, я хочу и тебя освободить в это чудное апрельское утро. Может быть, в каком-нибудь болоте тебя поджидает Пилумн.
Он отвязал клетку, между тем как его рабочие, взявшись за остов машины и за крылья, начали выводить ее на место пуска. Он поставил клетку на землю и открыл ее. Вспомнил слова, которые у Вергилия говорит Низ, и улыбнулся.
— Daune, — сказал он ему, — nunc ipsa vocat res. Hac iter est.[9]
Но печальный плавник, казалось, не верил, что ему предлагают свободу.
— Daune, hac iter est! — закричал ему его освободитель, маня его к выходу.
Птица вышла из своего оцепенения, выставила из клетки свои черные когти; пробежала несколько шагов, как на ходулях; затем, изящно изогнув шею назад, между плеч, и коснувшись длинными перышками затылка своей спины, поднялась кверху в утреннем воздухе.
Он следил за нею взглядом.
— Куда ты полетел? По ту сторону реки? По ту сторону холма Энея? По направлению к Лауренто? Не спустишься ли ты на болотах Остии? Давн! Давн!
Грустью повеяло у него на душе, когда он увидел, как последний из Пенатов скрылся в весеннем небе. Все имело брачный вид. Море, берег, долина, холмы, горы, все было Точно таким, каким предстало светлым очам поэта, который воспел их в нежных песнях, прежде чем познать скорбь, слезы и кровь, прежде чем жестокая дочь Солнца сказала князю — любителю лошадей: «О, прекрасный юноша, все-таки ты не достанешься той, что поет песни».
— Нас iter est.
И он взглянул на Тирренское море, знакомое Улиссу и Энею, которое имело светлый и кроткий вид, как в те дни, когда над морем летят предвестники тишины — зимородки. Быстро закончились все приготовления. Перед рабочими он не выдал своих намерений ни единым словом, ни единым движением. Он сам взял винт за обе лопасти и пустил его в ход. Прислушался к шуму машины. Сел на сиденье; спокойно приспособился к управлению.
— Пускай!
Подобно только что освобожденной птице, машина пробежала по земле, пуская голубоватый дымок, затем приподнялась над землей, взмыла кверху, устремилась к морю. «Запад — с четвертью поворота на юго-запад». Рабочие и пастухи видели, как он пролетел, следую течению реки Инкастро, перелетел устье, поднялся еще выше, принял цвет воздуха, сделался крошечным, как Давн, и затерялся в просторе неба.
— Вот увидите, он долетит до Сардинии! — воскликнул со смехом самый молодой из рабочих.