Выбрать главу

Люди, которые, как кажется, уже на краю отчаяния, приходят за ядом, большей частью за морфием. Иногда утратившая всякую надежду, измученная женщина с большими глазами, в которых погасла надежда по прихоти безжалостной судьбы, кое-как вползает в дверь аптеки, чтобы попросить у аптекаря что-нибудь, что может прекратить ее боли навечно. Часто в самый непроглядный час, который, как говорят, наступает до зари, в аптеку торопливо входит мужчина, покупает несколько фунтов размельченного мела, неслышно выскальзывает из двери и увозит свою тележку с двумя большими блестящими банками чистого жирного молока сорта «Джерси».

В лазаретах и больницах нянечки и сестры милосердия с добрыми, сердечными лицами склоняются над кроватями страдальцев в течение всей нагоняющей усталость ночи и приносят не одному страдающему сердцу, как и измученному болями телу, утешение и надежду. Врачи тоже немало чего видят из темной, ночной стороны жизни. Они на ногах и днем и ночью, телефонный звонок поднимает их с постели в любой час: мелькнул острый нож в драке — вызывают врача, если леди чувствует, как у нее нервно колотится сердце, — за ним немедленно отправляют экипаж и он должен на нем приехать к пациентке, чтобы пощупать ее пульс в разгар ночи.

Часто ему приходится наблюдать за страдающей женой или ребенком, в то время как их муж или отец веселится в дурной компании.

* * *

На ящике из-под модной одежды сидит бродяга, болтая ногами. Два часа ночи, он жует щепку и бросает косые взгляды на полицейского, стоящего на другом углу. Что же он тут делает? Да ничего.

Если ли у него надежды, страхи, свои вкусы, амбиции, испытывает ли он ненависть, чувствует ли любовь, имеет ли какие-то желания? Если и имеет, то очень мало. Может, его философия и есть истинная?

Джон Дэвидсон так рассказывает о таком человеке в своей поэме:

Поэма Джона Дэвидсона
По грязным улицам слоняюсь я Все дни, и ночь я снова там, Урывками лишь тяжкий сон сваливает меня, И будит по утрам зари чуть слышный гам.
В лохмотьях я брожу всегда, И тело голое видно через них, На голове лишь клок волос, клочкастая борода. И взгляд моих неясных глаз давным-давно поник.
Не знаю я ни ремесла, искусство чуждо мне, Надежда, страх, мечты мои — все минуло давно, Но я, ничтожный человек, не покорюсь Судьбе! Мой выбор сделан — теперь мне все равно.
Дышу я ровно, равнодушен и к смерти, и к болям, А дух мой тверже все становится к утру, Прислушиваюсь я к Неба голосам И каждый день лишь милостыни жду.[40]

Его состояние, пожалуй, очень близко к нирване. Теннисон затронул другую струну, и то, о чем он говорит в своих стихах, большинство людей рано или поздно почувствует:

Не желать ничего и ничем не восхищаться, Пусть этому научится человек, Это куда важнее, чем разгуливать, подобно султану, В старом благоухающем саду.

Бродяга все сидит, высиживает самые утомительные ночные часы, или устало бесцельно бродит по улицам, либо заползает в какой-нибудь подъезд или коридор, чтобы беспокойно поспать несколько коротких часов.

Вот его достойное сожаления решение в отношении жизни, самое лучшее решение, и хотя то место, в котором когда-то гнездилась боль, онемело, оно прямо противоречит замыслу человека ожидать с безнадежной стойкостью «милостыни» от смерти.

* * *

Одна из самых важных отраслей индустрии, которая работает по ночам, — это печатное дело, выпуск самой большой утренней газеты. Средний читатель, разворачивающий ее страницы по утрам за чашкой кофе, и не думает о том, что она — плод труда сотен людей, большая часть которых тащится, усталая, еле передвигая ноги, домой в тот час, когда мальчишка-разносчик оглашает раннее утро своими зычными привычными криками.

Когда наступает ночь, дневной штат газеты собирается домой, телеграф Ассошиэйтед пресс отстукивает свои сообщения со всех концов мира, редактор занят тем, что приклеивает «собак» к перепечатанным на машинке телеграфным сообщениям, а ночной редактор уже закатывает рукава и, положив свою карающую дубинку рядом, начинает чуть слышно читать молитву Богине Инвективе, после чего принимается ворошить кучу материалов, присланных корреспондентами.

вернуться

40

Перевод Л. Каневского.