Жизнь была суровой и, конечно, опасной. Неосторожного или невезучего подстерегала смерть — от когтей пещерного льва или медведя, от рога раненного бизона или острого копыта северного оленя, от силы скрытных и многочисленных волков. По равнинам бродил большой мамонт. Как правило, племя и он жили в мире, но некоторые старые одинокие самцы не соблюдали перемирие, и порой в вытоптанной степи находили красноватую кашу, в которую превращались попавшиеся им под ноги охотники. Шерстистый носорог, эта глупая и близорукая громадина, легко бросающаяся как на куст, так и на человека, также был опасным спутником. Но гораздо более опасной, чем какое-либо из этих животных, была невидимая смерть, та, что поражает молнией, сжигает огнем, приходящем из чащи, в высохшей летом траве, та, что проникает в горло, грудь или живот, вызывает покраснение кожи, затрудняет дыхание и часто заканчивается удушением. Этой последней смерти кланы людей платили тяжелую дань: лишь немногие из детей доживали до того возраста, когда уже могли считаться мужчинами, лишь немногим из мужчин доводилось увидеть больше тридцати вёсен. А ведь были еще и несчастные случаи, утопления, ссоры, война, когда случайно встречались два племени. Этим объяснялась относительно небольшая, несмотря на отсутствие голода, численность людей, а также тот факт, что каждая женщина, после ее двенадцатой весны, имела столько детей, насколько она была старше двенадцати лет.
Мальчик рос, не зная болезней. Первые свои шаги он сделал очень рано, под навесом укрытия, среди сверкания осколков кремня, брошенных орудий, обглоданных костей и гниющих туш. Зимы сменяли одна другую. Когда он достиг своего пятого года, ему дали имя ребенка, которое он должен был носить до юности: К’варф. Тогда же ему, сообразно возрасту, поручили и первую работу: собирать ветки в непосредственной близости от пещеры, — даже будучи суровым, почти грубым, к детям племя относилось не без нежности. К тому же любого самца, проявившего плохое обращение с ребенком, ждало единодушное порицание женщин вкупе с насмешливым безразличием других охотников. Словом, ранее детство К’варфа было настолько счастливым, насколько оно могло быть таковым в безжалостном мире, детство неандертальца.
Он играл в игры, которые смог бы понять и разделить с ним любой ребенок, каким бы ни был период его рождения. Какая-нибудь деревяшка изображала медведя, и он нападал на нее, нанося удары сучьями, представлявшими копья. Вокруг него племя продолжало свою повседневную жизнь. Зачастую, оставив несколько караульных, охотники уходили утром и возвращались лишь вечером, обычно принося большие куски мяса, с которых еще капала кровь, — детишки радостно ее слизывали. Женщины тогда брали туши, разделывали их кремнёвыми ножами, и вскоре куски красного мяса уже поджаривались на плоских камнях, нагревавшихся на огне в течение всего дня. В течение какого-то времени племя предавалось благостной лености: самцы отдыхали на своих подстилках из мехов или веток или же обменивались короткими слогами, сидя у огня, тогда как женщины выделывали шкуры при помощи скрёбл, болтая до тех пор, пока раздраженный вождь не вынуждал их умолкнуть, бросив в голову первое, что попадалось ему под руку — палку, кость, разбитую для того, чтобы высосать из нее костный мозг, или увесистое каменное орудие. Но бывало и так, что охотники возвращались без дичи, и женщинам и детям приходилось вновь обгрызать те кости, которые когда-то, в веселые дни пиршества, были брошены в сторонку, и на которых еще оставались кусочки почерневшего, затвердевшего мяса.
Развился К’варф быстро. Уже в десять лет, имея короткие и сильные конечности и слегка выдвинутую вперед большую голову, он демонстрировал типичные черты, свойственные его расе. Теперь он принадлежал к той возрастной группе, которая, не будучи взрослой, ни даже юношеской, уже не состояла из детей, и свободного времени у него стало меньше. Он научился обрабатывать кремень, отщеплять с помощью ударника каменный осколок, который затем следовало подретушировать костью, чтобы получились скрёбла, наконечники рогатины, наконечники с черешком[23], которые укрепляли на конце древка копья. Научился он и разводить огонь — либо быстро крутя заостренную палочку из круглого дерева в отверстии, проделанном в мягком и сухом дереве, либо ударяя кремнём об один из тех блестящих желтых камней, которые они находили на в особых местах. Он научился бегать по степи без того, чтобы вывихнуть стопу, угодив ею в нору суслика, или бесшумно, словно тень, по лесу. Он научился пугать дичь своими криками, чтобы выгнать ее на засевших в засаде охотников, отслеживать пути прохода и различать следы различных животных, полезных или опасных, выучил, почти ценой собственной жизни, и старую степную поговорку, в которой говорится: «Один волк — пустяк, два волка — опасность, три волка — смерть». Он был на охоте в тот славный день, когда Инг-Тха, охотник-гигант, убил пантеру, и способствовал ее умерщвлению всеми своими слабыми силами, втыкая рогатину в ее шкуру и удивляясь ее живучести.
23
То есть с плоским выступом, который вставляют в расщепленное древко копья; конец древка потом заматывают ремешком, чтобы все держалось.