Мужчины, вспоминая Хлебникова, отмечали его физическую выносливость, даже силу (удивительную при слабом голосе); он был неутомимый ходок и пловец.
О прочных и личностно значимых отношениях Хлебникова с его литературными коллегами тоже говорить затруднительно. «Я, Маяковский, Каменский, Бурлюк… не были друзьями в нежном смысле. Но судьба сплела из этих имен один венок» (замечание прямое и удивительно точное). При этом он ведь умел достойно ценить чужие таланты и достижения. Но Хлебникова прежде всего интересовали потенциальные издатели его собственных сочинений. Поэтому он легко входил в эфемерные издательские предприятия, не противился вовлечению себя в группы, очевидно далекие от «Гилеи». В Харькове его разыскали Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф, – на короткое время он становится «имажинистом». И тогда же, весной 1920 г., он навсегда рассорился с Григорием Петниковым, человеком близких ему творческих устремлении, игравшим не последнюю роль в местной литературной жизни, но далеко не всесильным в своих редакторских возможностях. Не называя его прямо, Хлебников в тяжелую душевную минуту 1922 г. проклял неких «издателей, приходивших к нему в больницу, чтобы забрать и держать под спудом рукописи». И вместе с тем к Хлебникову всегда тянулись новые люди, интересовались его мыслями, хотели общения, предлагали помощь. Работник красноармейского трибунала (потом известный киноинженер) А. Андриевский вытащил Хлебникова из психушки еще не совсем оправившимся после тифа, предложил приличное жилье в советской «коммуне». Молодой художник В. Ермилов литографски отпечатал «Ладомир», сделав поэму известной в среде московских футуристов. Полвека спустя после событий 1920 г. один из начинавших тогда функционеров Пролеткульта вспомнил многие подробности харьковской жизни Велимира (см. А. Лейтес. Хлебников – каким он был / / Новый мир. М., 1973. № 1).
Неожиданно появившись в Харькове в апреле девятнадцатого, так же неожиданно для окружающих Хлебников его покидает в августе двадцатого. Но отправляется он не в Москву, где остались, казалось бы, важные для него рукописи, где сохранялись какие-то признаки традиционной литературной жизни. Осознав себя в Харькове пророком планетарных преображений, Хлебников устремляется, как дервиш, в Персию, откуда начиналось «овелимирение» глубин азийского материка (на языке политической информации – советизация Гиляна, северной прикаспийской провинции Ирана). «Великие мысли рождаются около великих озер» (СС, 6:272). Вблизи материкового моря-озера еще в 1918 г. Хлебников предрекал рождение «единой Азии». Туда он и направляется, как всегда без денег, вероятно, без документов, не имея спутников. По местам, не успевшим оправиться после тяжелых боев, где еще бродят всякие лихие люди и не восстановлена нормальная работа транспорта. Путь в Персию лежал через Ростов-на-Дону, через Армавир, через дагестанский аул вблизи Дербента, через страну огней Азербайджан.
В Баку новая длительная остановка, на полгода. Здесь превратностями тогдашней жизни оказываются «футурист» А. Крученых и «акмеист» С.Городецкий. В местном университете профессорствует «символист» Вяч. Иванов. На берегу Каспия случилась последняя встреча с «учителем», который потерял в глазах Хлебникова свою идеальность, ибо «его жизнь не героическая» (слова Хлебникова в пересказе; см. Альтман М. С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., 1995. С. 257). Героика Хлебникова – в абсолютной духовной свободе и независимости. Как Заратустра, совершает он восхождение на вершину сверхчеловеческой мысли, чтобы «увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность» (СС, 6:39). А в глазах посторонних, обытовленных людей, Хлебников кажется странным и нелепым даже в обстановке перевернутого быта Баку конца 1920 г. Его видят то босым, то в дырявых ботинках с разматывающимися обмотками: высокий человек с большой рыжеватой гривой волос, в рваном полувоенном ватнике и с толстой бухгалтерской книгой подмышкой (см.: Татьяна Вечорка. Воспоминания о Хлебникове // Записная книжка Велимира Хлебникова. М., 1925).
Зачисленный в библиотечно-лекторский отдел политпросвета Каспийской флотилии, Хлебников живет в морском общежитии и с удвоенной энергией занимается историко-числовыми разысканиями. В декабре 1920 г. он выступает перед своими ошеломленными сослуживцами с докладом «Коран чисел», в котором сформулированы главные положения его «основного закона времени». То, что нам известно под названием «Доски Судьбы» (последний «ученый труд» Хлебникова), есть незавершенная компоновка материалов бакинского периода (осень 1920 – весна 1921). Отныне все свои записи – в бухгалтерском гроссбухе, в тетрадях, на отдельных листах – он хранит в солдатском жестяном сундучке, с которым не расстается при всех своих передвижениях.
В середине апреля 1921 г., прикомандированный к тыловым подразделениям Персидской Красной армии, Хлебников на военном судне прибывает в порт Энзели. Трехмесячные его скитания по городам и селениям Гиляна (то вблизи политотдела и редакции армейской газеты «Красный Иран», то в полной автономности от военных и административных структур) отданы только поэтическому творчеству. Здесь сполна реализовалась декларированная им в 1918 г. программа жизни свободного речаря: он – «бродил и пел» (то есть сочинял свои персидские стихотворения и поэмы).
Но советизация Гиляна в силу разных причин захлебнулась. Красная армия не пошла и в Индию, чтобы освободить ее от британских империалистов. Единая Азия, идеально задуманная вблизи Каспия, не состоялась. Хлебников возвращается в Баку в конце лета 1921 г. У него есть командировочное удостоверение Совета пропаганды Персии о направлении в Ташкент, в распоряжение Наркомпроса. По-видимому, Хлебников задумывал большое хождение в российскую Среднюю Азию. Этому помешала впервые давшая о себе знать подлинная физическая слабость: непонятные приступы лихорадки, резкая боль в ногах. Он отправляется в район минеральных северокавказских вод (Железноводск – Пятигорск – Кисловодск). В Терском отделении Роста его оформили ночным сторожем. Он получал паек служащего и смог слегка заняться санаторным водолечением.
Осень 1921 г. – еще один важный и продуктивный этап поэтического творчества Хлебникова. Тогда было создано несколько поэм о революции (самого этого слова не употребляя): «Ночь перед Советами», «Ночной обыск», «Настоящее». Он продолжил опыты «звездного языка», написал несколько лирических стихотворений и агитационных, для ростинских газет. Почувствовав себя немного окрепшим, Хлебников решил ехать в Москву. В солдатском сундучке поэтических вещей было на несколько сборников. Особая его забота – представить urbi et orbi «законы времени». Но для этого необходим «мандат для напечатания», а получить его можно только в центре, у властей предержащих. Из Пятигорска Хлебников отправляется в санитарном составе, переполненном больными самых разных категорий, вплоть до эпилептиков. Почти месяц добирался состав до Москвы. 28 декабря 1921 г. Хлебников встретился с Крученых.
Знал ли Хлебников, что его соавтор приедет в Москву уже осенью? Переписывались ли они после Баку? Ничего определенного по этому поводу сказать нельзя.[9]
1922 год, последний год жизни Хлебникова, начинался для него сравнительно благополучно. Несколько дней он жил на квартире Бриков (Маяковского), называя ее адресом для почтовой связи. Здесь его одели, привели в состояние нормального горожанина. В компании с «гилейцами» он посещает разные литературные учреждения и мероприятия. Ему начинают подыскивать более или менее стабильное жилье, чтобы можно было работать, не стесняя собой других. В этих поисках, не легких и не скорых, принимают участие разные люди (от случайно встреченного Осипа Мандельштама, с которым судьба сталкивала его в петербургской «Бродячей собаке», до знакомой по Петрограду 1917 г. семьи Исаковых). Место нашлось у художника Евгения Спасского, жившего в отдельной комнате общежития Вхутемаса (на улице Мясницкой, от Бриков недалеко).
Зимой-весной 1922 г. у Хлебникова было несколько поэтических публикаций: в журнале «Маковец» (через Амфиана Решетова), в сборнике «Библиотека поэтов» (через В. Каменского), в значимой советской газете «Известия» (через В. Маяковского). Знакомые сообщали названия «толстых» журналов, имена редакторов, с которыми следовало вести переговоры. Записи такого рода остались в последней тетради Хлебникова. Понятно, что сам он в этих редакциях не появлялся. Он продолжал работу над сверхповестью «Зангези», от которой отпочковалась большая поэма «Синие оковы». Он ежедневно занимался «Досками», внося поправки и дополнения в бакинские бумаги, пробуя разные варианты вступительного текста. Единственная публикация на эту тему появилась в издании В. Каменского «Наш журнал», она называлась «Предсказания (материал Хлебникова)» и могла вызвать в литературной среде, скорее, скептическую улыбку, чем взрыв ответного энтузиазма (см. СС, 6:286).
9
Но существенна протокольная запись выступления Маяковского на съезде работников искусств 4 октября 1921 г., в котором он упрекает Главполитпросвет в «невнимании к нуждам художников, ссылаясь на т. Хлебникова, который голодает и не может приехать в Москву» (ПСС, т. 13, с. 287).