И вот под сумасшедшие звуки матчиша вышли на сцену рыжеволосая Мэри и мистер Джек, красногубый и белоглазый негр, в белоснежной сорочке и черном фраке.
«На кого она похожа? – думал Чернышев, рассматривая в бинокль худенькую маленькую англичанку, которая улыбалась с наивным бесстыдством. – На кого она похожа? Да, да, это улыбка Марии Галицкой. Это ее загадочный взгляд».
И он уже не мог оторвать глаз от этой танцовщицы, над которой склонилось черное лицо с белыми глазами.
«Чье это лицо? Мистера Джека? Над кем он смеется, этот Джек? Нет, он не смеется… В нелепом матчише сама страсть – черная, с выкатившимися белыми глазами. Полуоткрытый красный рот – как кровавое пятно. Вот замер в похотливом вожделении негр. Он поднялся, вытянулся, дрожа…»
Чернышев с отвращением опустил бинокль. Перед занавесом появился белый картон со словами «антракт» и Чернышев вышел в фойе.
«В чем же дело, наконец? – думал он. – Семь лет назад я познакомился с Галицкой. Сегодня я узнал, что она больна и каждый день мне придется видеть ее сумасшедшую улыбку. И что еще? Да, эта мисс Мэри, которая так похожа на нее. Что же, это слепая случайность, не более. Так принято выражаться: слепая. Я, кажется, теряю голову. Но надо бороться с этим. Очевидно, я переутомился. Работа о свинцовых параличах…»
По стенам фойе сидели дамы: бледная, с тонким большим еврейским носом, в желтом берете; другая, с маленькой головой на огромном бюсте, в тяжелом колье из рубинов; и вот еще неподвижная голова в белом парике, с зелеными пятнами под глазами – все, как странные восковые автоматы.
Чернышев прошел в следующую залу и сел за столик перед сценой, где румыны в белых штанах и расшитых шнурами куртках, играли ойру, подсвистывая и гикая.
«Итак, ничего в сущности не случилось, – продолжал рассуждать Чернышев, чувствуя, что необходимо решить какой-то вопрос, и не понимая, откуда он возник, – ничего не случилось, а меж у тем все изменилось вокруг меня. Все стало непрочным – и, главное, я потерял уверенность в том, что до сих пор казалось мне простым и несомненным. Вот, например, эти восковые дамы сидят почему-то здесь, за столиками; они смеются, говорят что-то, пьют вино. Но разве не следует их лечить в нашей психиатрической клинике? Разве они не больны душевно? А та, Мария Галицкая, только потому, что она громко поет, когда ее не просят об этом, и потому, что она произносит иногда загадочные фразы – только поэтому теперь в седьмой палате».
– Не хотите ли поужинать со мной? – неожиданно для самого себя сказал Чернышев, когда мисс Мэри медленно проходила мимо него, улыбаясь с наивным бесстыдством.
– Я не говорю по-русски, – на ломанном французском языке сказала англичанка и повела слегка косящими глазами.
– Alors… Parlons français. Je parle très mal… Mais maintenant c’est égal. N’est-ce pas?[5]
– Oui, oui, monsieur[6], – залепетала Мэри, усаживаясь за столик и открывая карту вин.
– У вас очаровательная улыбка и немного странная, право, – говорил Чернышев, с восторгом разглядывая лицо англичанки. – Какой у вас взгляд. Боже мой! Какой взгляд… Я не понимаю, почему все так спокойны вокруг. Неужели они не видят, какой у вас взгляд.
Англичанка рассмеялась.
– Вы – поэт, monsieur?
– Я? О, нет, нет… Напротив, я психиатр.
– А я думала, поэт. Здесь один вчера застрелился. Тоже поэт, должно быть.
– Но я не поэт, уверяю вас.
– Все равно. И вы тоже.
– И я застрелюсь?
– Может быть, не застрелитесь. А так вообще… У вас тоска в глазах.
– А вы, мисс Мэри, развеселите меня.
Мэри улыбнулась.
– Мы будем друзьями. Не правда ли?
Через час, когда на столе стояла уже другая бутылка шампанского, Чернышев говорил по-русски, заглядывая в глаза мисс Мэри:
– У вас такая же улыбка, как у нее. И эта улыбка мне снилась когда-то. Но когда? Бог знает. Вы не смейтесь надо мной, мой очаровательный друг. Конечно, забавно, что я, психиатр, разговариваю с вами сейчас и так странно разговариваю… Но не все ли равно, в конце концов – психиатр или психопат? Ха-ха-ха… Это, как говорится, палка о двух концах…
– Mais je ne comprends rien.. Parlez français s’il vous plait[7], – сказала Мэри, гневно отодвигая стакан.
– Alors, ma princesse… Je vous aime…[8]
Мисс Мэри жила на Разъезжей. Когда автомобиль с хриплым ревом мчал Чернышева и Мэри по Невскому, уже пустынно было на тротуарах, и лишь кое-где видны были, в жалких пестрых шляпах, проститутки.
Когда дрожащий спросонья швейцар отпер дверь и неохотно пропустил на лестницу Чернышева, Мэри подхватила доктора под руку и что-то стала шептать ему по-английски с картавым присвистом.
5
Тогда… Давайте говорить по-французски. Я очень плохо говорю… Но это все равно. Разве не так?