ГЛАВА XI. РОССИЯ
1871–1900
Положение в 1871 году. Первая часть царствования Александра II[191] закончилась в марте 1871 года Лондонской конференцией и отменой наиболее унизительных статей Парижского договора; с другой стороны — к этому времени уже были проведены все большие реформы, за исключением опубликованного в 1874 году закона о всеобщей воинской повинности. Внутреннее переустройство России казалось законченным. Но на самом деле дипломатический успех 1871 года был только платоническим: недалекому будущему суждено было показать, с какими великими трудностями русским еще предстояло столкнуться на Востоке, а в отношении внутренней политики дело шло не дальше надежд. Реформы, проведенные на бумаге, могли возыметь действие только при условии коренного изменения нравов, внезапного повышения русской культуры. А между тем, именно около 1870 года начинают сомневаться в том обновлении, на которое опрометчиво рассчитывали реформаторы 1862–1863 годов.
Отмена крепостного права еще не улучшила сколько-нибудь заметным образом положения крестьян. Обремененные выкупными платежами[192], они были так же нищи, как и раньше; освобожденные от гнета помещиков, они все еще находились под гнетом «мира» — общины, и их свобода увеличилась в ничтожной мере. Что касается дворянства, то оно, после нескольких лет богатой жизни, которую ему доставила спешная реализация выкупных свидетельств, начало сильно ощущать экономические последствия уничтожения крепостного права. Рабочие руки, прежде даровые, теперь обходились дорого, в них ощущался недостаток; сократившиеся по своим размерам дворянские владения давали меньше дохода; число заложенных имений быстро возрастало, и сельскохозяйственный кризис, обострявшийся с каждым годом, подготовлял общий кризис, достигший разгара в 1880 году.
Точно также и административная реформа не дала всех тех результатов, которых от нее ожидали. Прежде всего, она осталась незаконченной, а начиная с 1866 года — года покушения Каракозова — множество исключительных, якобы временных мероприятий умалило значение новых учреждений. Даже там, где они функционировали беспрепятственно, уже оправдывалось положение, что всякая реформа управления, не сопровождающаяся улучшением нравов, обманчива. Только что созданные земства страдали пороками предшествовавшей им администрации; уже встречались дела о взятках и растратах государственных средств.
Развитие революционного духа[193]. Все эти разочарования не могли не возбудить в интеллигенции, т. е. в образованных классах, некогда с таким воодушевлением отнесшихся к реформам, глубокого недоверия к правительству и к тем методам, которыми оно пользовалось и которые привели к таким жалким результатам. К этому недоверию после первых проявлений реакции присоединилось сильнейшее раздражение. К 1870 году установилось мнение, что от правительственной инициативы нечего больше ждать, что царь и его чиновники не смогут и не захотят переделать самих себя, что поборников прогресса надо искать не в правящих кругах, а в случае надобности — предстоит выступить против них.
Задолго до 1870 года значительная часть русской молодежи подпала под влияние самых передовых учений Запада. Герцен и Бакунин, уехавшие из России либералами, в изгнании быстро сделались революционерами — социалистами или анархистами[194]. В самой России в первые годы царствования Александра II Чернышевский и Добролюбов, несмотря на всю осторожность, с которой они из-за цензуры должны были высказывать свои мысли, были представителями и пропагандистами радикализма[195]. Под их влиянием создалось то поколение молодых людей, которых Тургенев окрестил именем «нигилистов». Сотни юношей и молодых девушек, резко ломая все русские традиции, как религиозные, так и семейные, уезжали за границу, чтобы получить в иностранных университетах научное образование, а главным образом — чтобы на свободе ознакомиться с запрещенными русским правительством учениями.
Впрочем, можно почти с уверенностью утверждать, что приблизительно до 1870 года для всей этой молодежи дело шло скорее о личной эмансипации, чем о политических или социальных преобразованиях. Но после 1870 года картина меняется. Парижская Коммуна облекла смутные чаяния русских эмигрантов в более определенную форму. «Не напрасно мы видели, как развертывалась ее трагедия», писал впоследствии революционер Лавров. Она казалась им вступлением к неминуемой социальной революции, которая охватит всю Европу. В университетах, особенно швейцарских — в Цюрихе и Женеве, русские студенты и студентки находились в сношениях с изгнанниками Коммуны и ревностно усваивали их учение до тех пор, пока петербургское правительство, обеспокоенное скоплением в Швейцарии революционных элементов, не приказало всем русским подданным, учившимся в швейцарских университетах, вернуться в Россию (1873).
Там, на родине, эти молодые люди с первых же дней оказались на подозрении; полицейские притеснения непрерывно укрепляли их революционные убеждения; эти молодые люди не могли не желать действовать, но вопрос был в том, как взяться за дело. Крестьяне и рабочие, составлявшие 97 процентов населения, были равнодушны к реформам, которых они не могли понять[196]. Поэтому, чтобы создать необходимые для поступательного движения России предпосылки, надо было «идти в народ», расшатать его традиционную веру в бога и царя, заставить его понять свое бедственное положение и увидеть возможность выхода. «Наша задача, — сказала впоследствии в Москве на суде Софья Бардина, — внести в сознание народа идеалы лучшего, справедливейшего общественного строя или же уяснить ему те идеалы, которые уже коренятся в нем бессознательно; указать ему недостатки настоящего строя, чтобы в будущем не было тех же ошибок…»
Число агитаторов, которые по этим побуждениям «пошли в народ» с 1872 по 1878 год, равнялось двум или трем тысячам лиц обоего пола; все они принадлежали к интеллигенции — в дворянству, некоторые вышли из среды беднейших учащихся гимназий и университетов; среди этих агитаторов были и выходцы из знатит как Софья Перовская, родственница начальника первой Хивинской экспедиции[197], и сыновья крестьян, которым случай дал возможность получить образование л подняться выше уровня своего класса, как Желябов, имя которого постоянно будет встречаться в летописи революционных событий до самой смерти Александра II. Снабженные дипломами инженеров, врачей, акушерок, учителей и учительниц, они проникали в самые глухие. деревни, иногда поодиночке, иногда парами, соединенные фиктивным браком; они пользовались своими техническими знаниями, чтобы заслужить доверие крестьян, а приобретя это доверие, читали и комментировали им революционные брошюры. Это — первая, самая бесплодная фаза пропаганды: крестьяне не понимали этих людей другого класса, с их изобилующим иностранными словами языком; зачастую крестьяне первые же доносили на них властям, впрочем, и без того имевшим тысячу возможностей следить за деятельностью этих одиноких среди крестьян «интеллигентов»[198].
Революционеры поняли, что надо действовать другими способами. Постепенно они распознали, что именно затрагивает русского крестьянина за живое; на севере они проповедовали аграрный социализм, отобрание у помещиков земель, оставленных им при отмене крепостного права; на юге они старались оживить воспоминания о казацких вольностях. В то же время они отказываются от интеллигентского обличья, принимают вид людей из простонародья; одни из них, одетые по-крестьянски, сопровождают мужиков, ежегодно отправляющихся с севера в южные губернии на уборку урожая; другие нанимаются на фабрику простыми рабочими. Когда Софья Бардина была схвачена на месте в то время, как она объясняла кружку рабочих социалистическую брошюру, она уже несколько месяцев служила работницей на ткацкой фабрике в окрестностях Москвы, работая по пятнадцати часов в сутки и разделяя с рабочими их нищету.
193
Редакция и издательство, чтобы не нарушать цельности изложения, дают необходимые пояснения, относящиеся к революционному движению в России, не в виде отдельной краткой статьи, а в виде подстрочных примечаний. Революционная мысль в России не замирала окончательно в течение всего царствования Николая. Прошло всего семь-восемь лет после декабристов, и мы видим уже молодого Герцена и весь его кружок и, дальше, кружок Станкевича, видим проникновение в Россию идей Сен-Симона, наконец, в сороковых годах — повальное увлечение молодой интеллигенции левым гегельянством с последовательно-революционными выводами из него. Революционное мышление Герцена, Белинского, их друзей оказало могучее влияние на младшее поколение, шедшее за ними. Кружок Буташевича-Петрашевского, выслеженный шпионами министерства внутренних дел во главе с Липранди и ликвидированный в 1849 году, увлекался идеями Шарля Фурье и Консидерана, мыслью о совершеннейшей недостаточности и даже бесполезности чисто политических перемен и революций, если они оставляют без изменения эксплуататорский строй, основанный на частной собственности. Жестокое обострение реакции, ознаменовавшее последние годы царствования Николая, на время исключительно сильно придавило умственную жизнь России. Но тут наступил крымский разгром, со времени которого начался новый резкий подъем общественной мысли и общественного движения. — Прим. ред.
195
Колоссальная роль в воспитании и поддержании революционных настроений в молодежи, выпавшая на долю Чернышевского и Добролюбова, является историческим фактом громадной важности. Своей борьбой против вульгарной политической экономии, своей проповедью против буржуазных условностей и против старого быта, своей полной протеста борьбой против либеральных «усыпителей», призывавших к примирению с самодержавием, Чернышевский со своим Современником направил мысль всего поколения в сторону революции и в сторону социализма. «Так вот в какой сук пошло наше дерево расти!» с недоумением, грустью и враждой говорил реакционер Василий Боткин и повторяли его более «либеральные» друзья, наблюдая повальное увлечение молодежи проповедью Чернышевского и идеями социалистического переустройства общества. Влияние Добролюбова не уступало влиянию Чернышевского. Добролюбов очень настойчиво, с неподражаемым литературным блеском и талантом разоблачал всю лживость, трусость, себялюбие выступавшего тогда с такой шумихой дворянско-буржуазного либерализма и очень прозрачно, несмотря на все цензурные рогатки, звал молодежь к революционным усилиям мысли и воли. Когда Добролюбов с ядовитым презрением обличает либерально болтавшего тогда на всех обедах и собраниях откупщика Кокорева, заморившего голодом целую партию своих рабочих, а потом еще рисовавшегося своим деликатным покаянием по этому поводу, то читатель думает не о Кокореве, а о том, что сколько ни болтай Кокоревы против самодержавного правительства и произвола, — но, освобождаясь от самодержавия, народ не должен забыть выбросить вон и самих либеральнейших Кокоревых. Когда Добролюбов пишет свою блестящую статью о Кавуре, читатель думает не об итальянском либерале, но о тех революционерах, которые, в течение десятилетий погибая на неаполитанских виселицах и в австрийских казематах, расчищали путь для успеха и славы Кавура, в полнейшей безопасности и комфорте прожившего всю свою жизнь. Когда Добролюбов приглашает читателя в статье Непостижимая странность оценить внезапность неаполитанской революции, то читатель думает вовсе не о короле Франческо, которого «обожали», пред которым «благоговели», трон которого так прочно охраняла и жандармерия и цензура и которого вдруг в один прекрасный день прогнали вон, — а о царе Александре, которого тоже до поры до времени обожают и охраняют. Свисток Добролюбова тоже навеки вошел в историю русской революционной публицистики. Славянофилы (Погодин) умиляются «доверием» русского народа. Добролюбов излагает это так: любим мы русский народ за его доверчивость, «без которой нам всем пришлось бы положить зубы на полку». Пишет Добролюбов статью о Тургеневском Накануне — и, сравнивая Россию с Турцией, где болгарин отомстил турецкому паше за надругательство, успевает ввернуть фразу, что у нас не допустили бы до мщения. В этом он видит разницу между режимом башибузуков и режимом жандармов Третьего отделения. Так неустанно, пользуясь любым предлогом и первым попавшимся случаем, будил Добролюбов революционное настроение и революционную мысль. — Прим. ред.
196
В 70-х годах XIX века в России происходят первые крупные рабочие выступления. За десять лет — с 1870 по 1879 год — в России было 243 стачки, из них в 162 стачках участвовало 120 000 рабочих. В среднем на одну стачку приходилось 741 человек. В одном только Петербурге за этот период возникло 65 стачек, в которых участвовало 48 546 рабочих. Это показывает, что уже в 70-х годах стачечное движение становилось значительным явлением в общественной жизни России. Особенно значительной была стачка на Невской бумагопрядильной фабрике в Петербурге. Она продолжалась больше двух недель, и в ней участвовали рабочие всей фабрики. Во время стачки на Новой бумагопрядильне в Петербурге в 1879 году, в которой участвовало около 2000 человек, была выпущена прокламация, в которой говорилось: «Вместе вы — сила, а в одиночку вас обидит каждый городовой. Так помогайте друг дружке — на людях и смерть красна». Во время этой стачки из самих рабочих был создан кружок руководителей, который выработал требования стачечников и руководил всей забастовкой. В процессе классовой борьбы пролетариата возникли в эти годы первые рабочие организации в России («Южнороссийский рабочий союз» и «Северный союз русских рабочих») и выросли первые замечательные вожаки из низов рабочего класса — Виктор Обнорский, Степан Халтурин, Петр Алексеев, закончивший свою речь на процессе пятидесяти знаменитой фразой: «И поднимется мускулистая рука рабочего люда… и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». Рабочие организации, возникшие в эти годы — «Южнороссийский рабочий союз», созданный Заславским в Одессе в 1875 году, и «Северный союз русских рабочих», созданный в Петербурге столяром Халтуриным и слесарем Обнорским в 1878 году, — ставили перед собой одну и ту же задачу — воспитание рабочего класса в духе борьбы с самодержавием. Они признавали необходимость самостоятельной организации рабочего класса и видели в объединении пролетариата основное условие его освобождения. Конечной целью оьп ставили проведение социалистической революции — «ниспровержение существующего политического и экономического строя государства, как строя крайне несправедливого». В программе «Северного союза русских рабочих» мы находим даже указание на то, что русское рабочее движение считает себя частью мирового социалистического движения. Эти рабочие организации принимали активное участие в развернувшейся стачечной борьбе 70-х годов, руководя рабочим движением. Но рабочее движение 70-х годов еще не было значительным по своему размаху и по своей организованности. Решающее значение для возникновения марксистских групп в России имело начавшееся в последующие десятилетия оживление в рабочем движении и организованные выступления рабочих масс. Ленин, говоря о развитии рабочего движения этих лет, писал: «Эпоха 60-х и 70-х годов знает целый ряд начавших уже идти в «массы» бесцензурных произведений печати боевого демократического и утопически-социалистического содержания. А среди деятелей той эпохи виднейшее место занимают рабочие Петр Алексеев, Степан Халтурин и др. Но в общем потоке народничества пролетарски-демократическая струя не могла выделиться. Выделение ее стало возможно лишь после того, как идейно определилось направление русского марксизма (группа: «Освобождение труда», 1883 г.) и началось непрерывное рабочее движение в связи с социал-демократией (петербургские стачки 1895—96 годов)» (Денищ Соч., т. XVII, стр. 342). — Прим. ред.
197
Софья Перовская была внучатой племянницей графа Василия Алексеевича Перовского, начальника экспедиции в Хиву. — Прим. ред.
198
В «Кратком курсе истории ВКП(б)» дается исчерпывающая характеристика народничеству как главному идейному препятствию на пути распространения марксизма. Касаясь так называемого «хождения в народ», «Краткий курс истории ВКП(б)» отмечает, что «русские народники ошибочно считали, что главной революционной силой является не рабочий класс, а крестьянство, что власть царя и помещиков можно свергнуть путем одних лишь крестьянских «бунтов». Народники не знали рабочего класса и не понимали, что без союза с рабочим классом и без его руководства одни крестьяне не смогут победить царизм и помещиков. Народники не понимали, что рабочий класс является самым революционным и самым передовым классом общества. «Народники сначала пытались поднять крестьян на борьбу против царского правительства. С этой целью революционная интеллигентная молодежь, переодевшись в крестьянскую одежду, двинулась в деревню — «в народ» как тогда говорили. Отсюда и произошло название «народники». Но за ними крестьянство не пошло, так как они и крестьян, как следует, не знали и не понимали… Тогда народники решили продолжать борьбу против царского самодержавия одними своими силами, без народа, что привело к еще более серьезным ошибкам». (История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс под редакцией Комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). Госполитиздат, 1988, стр. 12.)