Убийство Абдул-Азиса. Мурад V. Тем не менее меморандум должен был быть сообщен Порте 30 мая. Но в ночь с 29 на 30 мая Абдул-Азис был схвачен во дворце и низвергнут. Два дня спустя его убили. Его преемник Мурад V стал орудием непримиримых мусульман и военной партии, руководимой честолюбивым Мидхат-пашой; под либеральной внешностью паши скрывался фанатик, исполненный ненависти к Европе и ее цивилизации. Немедленно же, 8 июня, Турция потребовала от Сербии и Черногории разъяснений по поводу их вооружений. Уже почти целый год Австрия и Россия с трудом сдерживали оба народа. Но «болгарские зверства» переполнили чашу терпения сербов: они хотели войны и приготовились к ней, подписав союзный договор с Черногорией. Из России в Сербию хлынули добровольцы, офицеры, и Александр II разрешил одному из своих генералов, Черняеву, перейти на сербскую службу. На угрожающий запрос Турции Милан ответил требованием, чтобы «турецкая армия и все дикие орды были удалены с границ княжества» и чтобы водворение мира и порядка в Боснии и Герцеговине поручено было сербским и черногорским войскам (23 июня). Так как Турция ответила отказом, то 30 июня ей объявлена была война, а 1 июля сербы и черногорцы перешли турецкую границу.
Первый период военных действий. Общественное мнение в Англии. Черногорцы быстро одержали блестящие победы при Требинье и Подгорице. Сербы действовали не так удачно. Во-первых, турки выставили против них лучшие свои войска, ж частности императорскую гвардию, притом самые многочисленные, около 200 000 человек, под командой самого выдающегося турецкого полководца, Осман-паши. Затем сербы, отчасти из-за личных соображений Милана, отчасти по дипломатическим соображениям, совершили ряд крупных стратегических промахов. Самое правильное было бы бросить все сербские силы в Боснию, выгнать оттуда турок и там соединиться с черногорцами. Но этот маневр оставлял Белград без прикрытия, а Милан опасался быстрого движения турок на его столицу. Далее, вступление сербов в Боснию раздражило бы венгров, которые уже поговаривали о занятии княжества и устраивали на улицах Будапешта сочувственные туркам манифестации. Поэтому решено было направить главный удар в сторону Болгарии, ограничиваясь на юге и западе диверсиями. Такое дробление сил, когда численность войска не достигала и 80 000, не могло не привести к поражению. К концу июля турки вторглись в Сербию и начали спускаться в долину реки Моравы. В четырехдневном бою (20–24 августа) Черняев ненадолго задержал их под Алексинацем. Но его позиции были обойдены (25–30 августа). Встревоженный Милан взывал к помощи Европы и хлопотал о посредничестве держав.
На этот раз Англия не отстранилась. Зверства турок в Болгарии только что были разоблачены Гладстоном и либеральной партией, которая посредством ряда митингов старалась настроить общественное мнение против турок. Дейли Ньюс писал: «Если перед нами альтернатива: предоставить Боснию, Герцеговину и Болгарию турецкому произволу или дать России овладеть ими, то пусть Россия берет их себе — и господь с ней!» Дизраэли вынужден был пойти на уступки общественному движению. Он согласился предъявить Турции сначала предложение перемирия (1 сентября), а затем программу окончательного замиропия, требовавшую поддержания в Сербии status quo ante bellum[243] и введения самоуправления в восставших областях и в Болгарии (25 сентября).
Абдул-Гамид II. Русский ультиматум. Тем временем в Турции окончательно взяла верх партия, стоявшая за насильственные действия. 31 августа был свергнут в свою очередь и Мурад V; его место занял Абдул-Гамид II. Победа опьянила турок, а длившиеся уже целый год колебания и проволочки дипломатов утвердили их в убеждении, что им бояться нечего и что Европа никогда не перейдет от угроз к делу. 3 октября они возобновили военные действия и 29-го разбили Черняева при Крузкеваце. Сербской армии более не существовало, дорога на Белград была открыта. Серьезность положения побудила Россию круто изменить свой образ действий. Отделившись от концерта европейских держав, она одна выступила против турок. 31 октября русский посол граф Игнатьев заявил Порте, что «если в течение двух суток не будет заключено безусловное, распространяющееся на всех воюющих перемирие сроком от шести недель до двух месяцев и если начальникам турецких войск не будет отдано решительных приказаний немедленно прекратить все военные операции, то дипломатические сношения будут прерваны». Посол демонстративно начал готовиться к отъезду: это было повторение маневра Меншикова в 1853 году. Но на этот раз Турция осталась в одиночестве; ввиду резкого ультиматума, не оставлявшего места ни для каких хитростей и попыток затянуть дело, она пошла на уступки.
Политика царя. До этого момента в поведении России наблюдалась какая-то двойственность. В то время как царь и его канцлер совместно с австрийским и германским правительствами изыскивали средства к восстановлению и упрочению мира, из России в Сербию, Черногорию и в восставшие области посылались люди, оружие, амуниция; было переслано более двадцати миллионов деньгами. Но вся эта помощь воюющим исходила от частных лиц, славянофильских кружков[244], общественных подписок, являлась результатом национального порыва. В начале событий и царь и его канцлер искренно желали избежать войны: они сознавали, что финансы и армия, находившиеся в самом разгаре преобразований, совершенно не были подготовлены к войне, не знали, как будет вести себя в случае конфликта Австрия, а враждебное отношение Англии было вне всякого сомнения. Но неудача всех попыток достичь, примирения, упорство Турции, ни во что не ставившей угрозы дипломатов и нагло издевавшейся над Европой, — все это незаметно привело царя к мысли, что иначе, как силой, ничего не добиться и что пришло время, когда дипломаты должны уступить место военным. С другой стороны, рассказы о происходивших в Болгарии зверствах волновали общественное мнение, которое переживало поражения сербов, как свои национальные поражения, возмущалось медлительностью дипломатов и едва не силой требовало войны.
Царь не сразу пошел так далеко, как этого желал народ. Сначала он пытался действовать в согласии с великими державами: 1 октября он предложил Лондону и Вене морскую демонстрацию английского флота, занятие Боснии Австрией, а Болгарии — Россией. Неуспех этой попытки и серьезная опасность, угрожавшая Сербии, заставили его решиться действовать единолично и вручить Турции ультиматум от 31 октября. Как, только Турция согласилась на перемирие, царь во время беседы в Ливадии с лордом Лофтусом предложил созвать конференцию в Константинополе; ее задачей было бы определить, какой режим следует установить в Болгарии, Боснии и Герцеговине и каких гарантий надлежит требовать от султана. Но вместе с тем царь заявил, что его терпение истощилось, что он больше не позволит водить себя за нос и что это последняя попытка мирного воздействия в которой он намерен принять участие. «Если Европа готова сносить беспрерывные оскорбления со стороны Порты, — , та Россия на это не согласна. Подобный образ действий не соответствовал бы ни ее чести, ни ее интересам. Он не хотел бы отколоться от европейского концерта; но настоящее положение дел кажется ему невыносимым и не может продолжаться, и если Европа не расположена действовать решительно и настойчиво, то он вынужден будет действовать единолично».
Ничто не могло уже остановить Александра II. После угрожающей речи Дизраэли, произнесенной 10 ноября на банкете лорд-мэра, царь 11 ноября торжественно повторил свои ливадийские заявления. Через два дня он отдал приказ о мобилизации шести армейских корпусов. В Бухаресте домогались договора, разрешающего проход русских войск, через румынскую территорию (28 ноября). Одновременно с этим Германии сделан был запрос о том, можно ли рассчитывать на ее нейтралитет, если бы война с Турцией повлекла за собой войну с Австрией. А так как ответ, сильно запоздавший, был мало утешителен, то Россия вступила в непосредственные переговоры с Австрией. Отсюда возникло секретное соглашение от 16 января 1877 года, в силу которого Австрия в награду за сбой нейтралитет получила право при заключении мира занять Боснию и Герцеговину[245].
244
Главным образам действовало «Московское славянское, общество» с Иваном Аксаковым во главе. В радикальной журналистике и оппозиционной части общества замечалось некоторое раздвоение. С одной стороны, отталкивающее впечатление производила славянофильская шумиха, явственно вдохновляемая завоевательными вожделениями таких лиц, как Н. П. Игнатьев, мечтавших о Константинополе; отталкивало лицемерие реакционеров, кричавших об «освобождении» славян и призывавших к политике гнета и репрессий в самой России. Салтыков-Щедрин вло высмеивал генерала Черняева («Полководец Редедя защищает крепости, а также сдает оные. Согласен в отъезд. Спросить на Гороховой улице, во дворе, в палатке»). Но, с другой стороны, искренняя жалость к истязуемым болгарам и сербам охватила часть молодежи, которая и отправилась помогать восставшим. Достаточно вспомнить, что и В. М. Гаршин, и впоследствии сосланный на каторгу доктор Веймар, и много других дошли, добровольно на эту войну. — Прим. ред.