Бостонские, да и сент-луисские впечатления вплелись в TWL, самую известную из поэм Т. С. Элиота (1922) с ее виртуозными переходами от «высокого» к «низкому» и обратно. От «Тристана и Изольды» ко встрече со страдающей от насморка гадалкой и от античного мифа к разговорам в баре.
Следующие строчки попали в первую (черновую) редакцию поэмы:
Были в Бостоне и «улицы красных фонарей». Но любопытство Тома в этом случае, вероятно, ограничивалось услышанным от других студентов:
Потом потерялся Стив
Разумеется, Том виделся с родственниками. В комиссии по благотворительным учреждениям работала его сестра Ада. Легко было найти темы для разговора с ее мужем Альфредом «Шефом» Шеффилдом, который в 1890-е годы окончил Гарвард. Одна из кузин Тома, Элинор Хинкли (Eleanor Hinkley, 1891–1971), училась в Радклифф-колледже. С ней он очень сдружился. Были еще множество тетушек, дядюшек, кузин и кузенов…
Комические оперы того времени часто высмеивали ту самую социальную среду, которой все они принадлежали. В меру образованную, в основном благочестивую, достаточно состоятельную, чтобы дать женщинам образование и донести до них современные веяния:
Вот один из таких комических куплетов в вольном переводе:
А вот из стихотворения самого Тома:
Кузина Нэнси «носится» по холмам Новой Англии, а на полке у нее стоят символы ее веры – Уолдо (Эмерсон) и Мэтью (Арнольд).
К еще одной кузине, Хэрриэт, герой в конце другого короткого стихотворения заходит с вечерней газетой.
Имена кузин Том, разумеется, поменял, как и имя в стихотворении «Тетушка Хелен», хорошо передающем «бостонскую атмосферу»:
В декабре 1908 года на выставке новых поступлений в библиотеке университета Тому попалась книга Артура Саймонса о символизме[70]. Ее главы были серией отдельных эссе о писателях и поэтах, в основном французских: Жераре де Нервале, Вилье де Лиль-Адане, Артюре Рембо, Поле Верлене, Жюле Лафорге, Стефане Малларме, позднем Гюисмансе и Метерлинке как мистике.
Тома поразила глава о Жюле Лафорге (1860–1887). Саймонс начал эссе с сообщения о том, что Лафорг родился в Монтевидео и умер в Париже, не дожив двух дней до своего двадцатисемилетия. Для него была характерна «весьма строгая манера одежды, высокий цилиндр, темные галстуки, английские пиджаки, пальто как у представителей духовенства и, когда необходимо, зонтик, безупречно зажатый под мышкой». «Портреты его, – добавляет Саймонс, – показывают тщательно выбритое, замкнутое лицо, не выдающее особых эмоций».
Характеризуя поэзию Лафорга, Саймонс использует слова, которые Элиот мог или, скорее, хотел бы отнести к себе: «Стихи и проза Лафорга скрупулезно правильны, но правильны в новой манере…Похожим образом и проза и стихи оказываются своего рода маскарадом, где разговорная речь, сленг, неологизмы, технические термины тонко используются для создания аллюзионных, искусственных, отраженных смыслов, с которыми можно играть, и играть очень серьезно…»
Вот один из отрывков, которые цитирует Саймонс:
Еще один из моих Пьеро мертв.