Уильям Бернетт сделал все, что мог. Во время шторма Спратт "испытывал сильную боль от резких рывков нашего корабля, когда бурные волны бились о корпус". Он мог слышать, а также чувствовать, как скрежещут концы костей в месте слома.
К тому времени, когда Спратт добрался до Гибралтара, он бредил, у него была высокая температура. Он двигал ногами, и кости постоянно сдвигались относительно друг друга, поэтому хирург Гибралтарского госпиталя мсье Бувье поместил его ногу в коробку. Спратт почувствовал зуд и подумал, что, должно быть, становится лучше. Когда открыли коробку и сняли повязку, Спратт увидел, что "сотни крупных красноголовых личинок длиной почти в дюйм впились в икру моей драгоценной конечности, видны были только их хвостики". Личинки, по его мнению, появились от шпанских мух, которые наводнили переполненный ранеными госпиталь. Вечно жизнерадостный Спратт позже писал, что он "все еще мог видеть выражение лица мсье Бувье, в то время как его уши были втянуты до плеч". Хирург убил личинок с помощью примочек, и в конце концов нога Спратта зажила. В результате она оказалась почти на три дюйма короче другой, но он счел, что это лучше, чем протез.
«Левиафану» не разрешалось следовать в Гибралтар до 10 ноября. Бейнтан встретил «Виктори» и «Белайл», которые возвращались в Англию, 6 ноября и передал им французских пленных и нескольких англичан, освобожденных из тюрьмы Кадиса, но его корабль оставался переполненным сотнями испанцев. Стала распространяться лихорадка. Томас Мейн, баковый старшина, оправился от ампутации и "разгуливал по кораблю в добром здравии и расположении духа". 5 ноября у него поднялась температура. "Предполагалось, — сообщал в своем рапорте хирург Шовеллер, — что его товарищи по столу дали ему слишком много выпить". Ему стало хуже, он был доставлен в Гибралтарский госпиталь вместе с другими ранеными с лихорадкой, и спустя пять дней умер.
К тому времени, когда они достигли Гибралтара, перегруженный работой хирург сообщил: "Многие из нашего экипажа страдали от болей в кишечнике, а у других малейшая травма или царапина превращалась в зловонную увеличивавшуюся язву". Распространение болезни усугублялось отчаянной перенаселенностью. На борту «Левиафана» находились 463 пленных и многочисленные британские моряки с других кораблей, а также его собственный экипаж из 618 человек. Девяносто испанских пленных "были ранены, у некоторых из них на различные конечности были наложены жгуты с момента начала операции. Прошло четыре или пять дней, следовательно, большинство конечностей находились в состоянии омертвения или приближались к нему". Шовеллер делал все возможное, чтобы помочь им: "В четырех из этих случаев я ампутировал две руки и два бедра — двое первых справились хорошо и были отправлены на берег в Альхесирасе, последний умер на третий день операции, культи омертвели".
По мнению Шовеллера, экипаж был спасен от более серьезных потерь, связанных с болезнями, благодаря "сухой системе уборки, разжиганию печей между палубами в сырую погоду, вентиляции и проветриванию постельных принадлежностей так часто, как позволяла погода".
Англичанин, чье описание условий в гавани Кадиса было напечатано в «Военно-морской хронике», после шторма направился к замку Сан-Себастьян, затем на юг вдоль пляжа:
Насколько хватало глаз, песчаный берег перешейка, граничащий с Атлантикой, был покрыт тут и там мачтами, реями, обломками кораблей, телами погибших. Среди прочего я заметил стеньгу, помеченную названием «Свифтшур» и широкой стрелой Англии[75], что только усилило мое страстное желание узнать, насколько сильно пострадали англичане, поскольку испанцы все еще продолжали утверждать, что они (англичане) потеряли своего главного адмирала и половину своего флота. Окруженный этими обломками, я взобрался на салинг мачты, выброшенной на берег, и, окинув взглядом океан, увидел на большом расстоянии несколько мачт и плавающих обломков. Поскольку море теперь было почти спокойным, с легкой зыбью, впечатление, производимое этими предметами, было чем-то вроде возвышенной меланхолии и трогало душу воспоминанием о печальных превратностях человеческих судеб. Части плавающих обломков были видны с крепостных валов, но ни одна лодка не осмелилась выйти, чтобы осмотреть их или попытаться отбуксировать — таковы были опасения, которые все еще наполняли их умы по поводу врага.
75
Broad arrow (наконечник стрелы с широкой режущей кромкой) — маркировка, означающая, что данное имущество является собственностью британского правительства.