Всего знаменательнее было неотступное требование императрицы, чтобы супруга палатина переехала для своих родов в Вену. Тогда Александра Павловна стала опасаться за свою жизнь и написала графине Ливен трогательное письмо, в котором предсказывала, что если ее принудят разрешиться от бремени в Вене, то и она и ее ребенок сделаются жертвами этого распоряжения.
Можно себе вообразить, до какой степени это письмо встревожило графиню Ливен, которая поистине любила принцессу, как дочь. В своем смятении она обратилась к графу Палену; он ей сказал, что ее обязанность представить это письмо императору. Она это исполнила. Павел рассердился и самым положительным образом объявил палатину, что принцесса должна разрешиться от бремени там, где сама пожелает. Тут уж более не смели принудить ее к переезду в Вену, хотя перед тем грозили ей употреблением силы. Она родила в Офене, окруженная верными слугами, и все-таки умерла.[191] На основании всего предшествовавшего возникли мрачные догадки. Графиня Ливен полагала, что при таких обстоятельствах смерть Александры Павловны могла быть и естественной; но многие, вспоминая Раштадтское происшествие,[192] утверждали, что императрица германская доказала, на что она была способна.
Императору Павлу ставили в упрек, что почти ко всем тем, которые некогда окружали его мать, он питал нерасположение, одинаково распространявшееся на виновных и невинных и нередко побуждавшее его обращаться не по-царски с вернейшими слугами государства. Упрек этот был справедлив.
Еще императрица Екатерина имела намерение воздвигнуть памятник фельдмаршалу Румянцову.[193] Она приказала написать к нему чрез Сенат, чтобы он сам выбрал в Петербурге или Москве место, которое должно было быть украшено его статуей и на котором в то же время должны были выстроить великолепный дворец для его семейства. Скромный старец отказался от этого и умер, довольствуясь внутренним сознанием, что заслужил предложенную ему почесть. Когда Павел вступил на престол, граф Безбородко[194] в разговоре с сыном фельдмаршала, нынешним государственным канцлером графом Румянцовым,[195] объяснил ему, что теперь не время для сооружения статуи, но что возможно будет выстроить для него и для его брата дворцы на счет казны. Благородный сын отклонил это предложение, не желая как бы продавать славу своего отца.
Тем не менее Безбородко, почитавший покойного фельдмаршала своим благодетелем, воспользовался благоприятным случаем, чтобы доложить государю о бывшем предположении, и государь несколько дней спустя обратился к графу Румянцову со словами: «Я воздвигну памятник вашему отцу». Как известно, он сдержал свое обещание; но вместо статуи сооружен был на плац-параде ничтожный обелиск.[196] При случае он также сказал графу Румянцову, что и дворец будет выстроен; но впоследствии об этом не было и речи. Павел забыл, что громкое и торжественное признание государственных заслуг приносит еще более чести самому монарху, чем его подданному.
По-видимому, не столь основательно обвиняли Павла в том, что он неприлично обращался с духовенством. Если и справедливо, что он однажды сослал одно духовное лицо за то, что в проповеди, произнесенной им в придворной церкви, восхвалялось прежнее царствование с порицающими намеками на нынешнее, то подобное происшествие, часто повторявшееся в других государствах, было, конечно, заслуженным наказанием для дерзкого проповедника.
Но еще неосновательнее толкуют, осуждая награждение духовных лиц орденами. Высший глава их, по справедливости высокоуважаемый митрополит Московский Платон,[197] возвратил пожалованный ему орден под тем предлогом, что его обет, устав Русской церкви и несколько других причин запрещали ему носить светский знак отличия. Он был немедленно вызван в Петербург; но еще на дороге получил, в отмену прежнего приказания, повеление отправиться на жительство в небольшой город близ Москвы. Прибыв сам в Москву на коронацию, император хотел было призвать другое духовное лицо для совершения этого торжественного обряда. Но ему это так серьезно отсоветовали, во внимание к глубокому уважению, коим пользовался Платон в народе, что он нашелся вынужденным уступить. Достойный старец, без орденов, венчал своего императора на царство, и все превозносили эту твердость;[198] но были ли эти похвалы справедливы? Ордена суть не что иное, как признаки заслуг, оказанных Отечеству. Разве духовное лицо не может их заслужить? И, если оно их заслужило, может ли оно из гордости, скрывающейся под смирением духовного звания, гнушаться тех отличий, которые жалует ему государь? Можно ли назвать светским то, что обозначает одну из прекраснейших, Богом предписанных обязанностей? Рассудок благородного старца введен был в заблуждение предвзятыми понятиями; одна только необычайность случая поставила его в недоумение, потому что вообще он был муж по сердцу Божию. Когда он изредка приезжал из Троице-Сериевой лавры в Москву, народ окружал его, как святыню. Однажды приехал он, чтобы отслужить обедню, и нашел церковь осажденной бесчисленной толпой, которую не пускала полиция. На вопрос его: «Почему?» — ему отвечали, что церковь уже переполнена знатнейшими лицами города. Он рассердился и сказал весьма громко: «Я столько же пастырь бедных, как пастырь богатых».
191
Великая княгиня родила в марте нов. стиля 1801 г. Ребенок жил только несколько часов (дочь, названная Паулиной).
Умерла великая княгиня 4 (16) марта 1801 г.
Известие о ее смерти получено в С.-Петербурге 20 марта 1801 г. (кам. — фур. журнал), т. е. после кончины императора Павла.
192
28 апреля 1799 г. французские уполномоченные, бывшие на конгрессе в Рапггадте, изрублены были близ этого города австрийскими гусарами.
195
Граф Николай Петрович Румянцов (1764–1826), возведен в государственные канцлеры 19 сентября 1809 г
196
Повеление о постройке этого обелиска дано было архитектору Бренна весной 1798 г.; в январе 1799 г. он был окончен и стоял на Царицыном лугу, у Невы. В 1820 г. перенесен на нынешнее место, против 1-го кадетского корпуса, где Румянцов получил первое воспитание.
197
Платон Левшин, митрополит Московский (1737–1812), был законоучителем Павла как великого князя.
198
Митрополит Евгений в «Словаре историческом о духовных писателях» (СПб., 1827, II, 179) пишет:
«По вступлении на престол государя императора Павла I он (Платон) получил в 1797 г. марта 21-го ордена александровский и андреевский… В 1809 г. августа 30-го пожалован владимирским орденом 1-го класса».
Бантыш-Каменский (Словарь, 1817, II, прибавл., с. 20) сообщает следующие подробности:
«Он (Платон) явился во дворец (в Москве) 21 марта (1797 года). Внесен был орден Св. ап. Андрея Первозв. Платон отказывался от этой почетной награды, говоря, что «желает умереть архиереем, а не кавалером»; но император возложил на него ленту и на все убеждения отвечал, что «он о том довольно рассуждал, требует исполнения его воли». — Коронование совершилось 5 апреля. Митрополит Новгородский Гавриил первенствовал при этом священном обряде; митрополит Московский представлял второе лицо».
Носил Платон Андреевский орден при короновании или нет, Бантыш-Каменский не говорит; но можно почти наверное отвечать утвердительно.