Были и попытки вывести присвоение имущества на законный уровень. Так, отнятые у противника транспорт, орудия производства, включая и сельскохозяйственные механизмы, назывались «военной добычей». В реальности подвергались конфискации из имений и жилищ предметы обихода, вещи, одежда, книги, музыкальные инструменты. Формально считалось, что это конфискованное имущество переходило в собственность армии как необходимое для военных действий. Вообще, акции по отъему имущества в Восточной Пруссии были ограничены[15]. Надо полагать, тем самым хотели показать цивилизованный характер политики к гражданскому населению в этой оккупированной области Европы. В Галиции и частично в Польше таких сдерживающих аргументов не было, поскольку объекты грабежа считались врагами: евреи, польские помещики. Как правило, эти «реквизиции» совпадали или даже вызывались выступлением самих жителей (русин, поляков) против «эксплуататоров», что придавало им дополнительную легитимность. В этом случае армия в Галиции, в сущности, оказалась активным участником этно-социальных противоречий в крае.
Вторая волна борьбы за «добычу» имела место в ходе «Великого отступления» лета 1915 г. Это происходило в виде «реквизиций» сначала уполномоченными на то специальными подразделениями, а затем и просто отставшими группами пехотинцев, фуражиров, санитаров, починочных мастерских, что делало разницу между мародерством и борьбой за «добычу» размытой. Порою действия таких незаконных отрядов вызывали отпор от военной полиции, вплоть до отправки на позицию.
Часть инцидентов оказалась следствием своеволия отдельных армейских частей, особенно во время погрома Галиции осенью 1914 г. и «Великого отступления», когда дисциплина резко упала. Следует подчеркнуть, что командование выступало категорически против практики самовольного присвоения имущества населения. Причина — опасность утраты дисциплины в армии. В этом рвении прекратить мародерство и разбои доходило до приказов стрельбы по мародерам.
При характеристике жесткого отношения армии к населению необходимо принять во внимание и позицию рядового ее состава. Так, уже упоминалось, что простые солдаты руководствовались «классовой логикой»: они выступали на стороне поляков или русинов против «эксплуататоров» — евреев, немцев, а также в целом помещиков без учета этнической принадлежности. Во время отступления рядовая солдатская масса проявляла определенный «патриотизм», выступая против любых этнических групп, которые не желали уходить вместе с армией в тыл и рассматривались поэтому чуть ли не как предатели, пособники неприятеля и т. п. Именно от этих армейских групп, а не от начальства, высшего или низшего, исходили акты жестокости: насильственное выселение, сжигание посевов, жилищ и т. п.
В литературе об отношениях армии и населении первая сторона, как правило, подается в негативном свете. Армия якобы безрассудно и непрофессионально проводила политику управления на театре военных действий, реквизиции осуществлялись якобы необоснованно и незаконно (без выплат полагающихся сумм) и т. п. На самом деле действия военных носили и ответный характер на многочисленные злоупотребления со стороны населения. Среди массовых нарушений порядка в прифронтовой полосе можно указать и на использование жителями «промотанных» солдатами казенных вещей: обмундирования, предметов снабжения и снаряжения. Фактически такая деятельность выросла в специфическую форму незаконного отъема собственности населением у государства посредством солдат. Повальное воровство казны солдатами невозможно представить без участия посредников жителей театра военных действий. По существу, население использовало обычную практику в ситуацию приграничья, как это имело место в мирное время в ходе контрабанды, провода перебежчиков, спекуляции и т. п. Заметную роль в оправдании жестких мер против некоторых этнических групп играло и «профессиональное» использование нарушений в военное время, особенно в поставках армии. Как правило, такие нарушения регистрировало не строевое начальство, а интендантство, полевой контроль. Указание на этническое происхождение подобных дельцов приводило начальство к мысли, будто все евреи-подрядчики склонны к обману. Много нарушений было связано с провозом дефицитных товаров по военным пропускам, т. е. дешевле обычного. В некоторых городах образовался даже рынок ценных бумаг на право незаконного провоза и получения множества вагонов и поездов дефицитных товаров. Такие незаконные операции, конечно, не могли проходить без помощи официальных лиц из системы интендантства, хотя формально ответственности подлежали отдельные лица, развернувшие с зимы — весны 1915 г. бурную деятельность по восстановлению снабжения прифронтового края после затишья, вызванного военными действиями. Во время отступления и массовых реквизиций скота и повозок особенно активно действовали скупщики скота, и раньше являвшиеся посредниками в снабжении армии. Армейские подрядчики широко пользовались правом военных на поставки части скота непосредственно для армии, на перемещение на театре военных действий гуртов скота в несколько сотен и даже тысяч голов. И вновь отмечалось, что такие поставки с массовыми нарушениями в пользу поставщиков не могли происходить без их, поставщиков, защиты со стороны военных штабов различного уровня[16]. Именно такая деятельность поставщиков, многие из которых имели еврейское происхождение, явилась общим фоном негативного отношения военного начальства к евреям[17].
15
О законности реквизиций в Восточной Пруссии см.: РГВИА. Ф. 2005. Оп. 1. Д. 25. Л. 34–36. Переписка начальника гражданской канцелярии Ставки с начальником штаба главковерха, 22.11.1914.
16
См. многочисленные материалы о «мошенничестве» на фронте зимой — весной 1915 г. РГВИА. Ф. 2049. Оп. 1. Д. 456. Л. 1-1об, 4–8, 28–29, 46–60, 95–99, 141–148, 160–164, 174–177, 183, 191, 198, 227–228, 240–240 об., 258–259, 267, 272–273.
17
Там же. Д. 455. Л. 10–15. Переписка главного начальника снабжения с начальником штаба Северо-Западного фронта.