Убедившись, что на борту самолета все в порядке, я вытащил экземпляр «Фигаро» с еще влажной краской из пачки газет, лежавших позади меня на черном футляре радиоаппаратуры. Последние известия давно перестали меня волновать. Будь я президентом республики, лишил бы прессу права сообщать все другие новости, кроме тех, что относятся к космонавтике и прелестям дальних плаваний, то есть к единственным темам, еще достойным того, чтобы приводить в трепет благородные сердца. Но поскольку я не президент, то довольствуюсь решением кроссвордов.
Но в тот день, пробегая глазами другие рубрики, я вдруг обратил внимание на нечто столь же неуместное, как бородавка на носу Клеопатры: объявление, занимавшее добрую половину третьей страницы и втиснутое в одну из тех больших подборок об экономическом будущем Рурской области, секретом изготовления которых так хорошо владеет «Фигаро». Тот факт, что объявление было дано на английском языке, придавал ему еще большую необычайность. Что касается текста, то он произвел на меня не менее ошеломляющее впечатление, чем если бы индейские всадники вторглись в Сент-Шапель[2]. «Для службы на Дальнем Востоке требуются командиры экипажей и вторые пилоты. Желателен опыт полетов на «ДС-3». Квалификационные документы направлять в... » За этим следовало наименование крупной и почетной британской фирмы. Легкий дымок таинственности и приключений защекотал ноздри. Я вырезал объявление маникюрными ножницами и сунул в портфель. Луна прочертила серебряным арабеском холодный пейзаж на круглых склонах Лозера[3]. Ее мигающие отблески казались сигналами Морзе, посланными с другой планеты. Я отложил искалеченную газету, коснувшись кнопки, выключил цепь автопилота и, нажимая на штурвал ладонью, проверил сопротивление воздуха на элеронах. «Запроси посадку в Бордо».
Второй пилот забормотал в микрофон. Ответ пришел через громкоговорители, прикрепленные над нашими головами.
— Понял. Дельта ноябрь. На вашем пути нет известного движения, вы можете снизиться до уровня 70. Сообщите мне до того, как покинете 130.
— Уже покидаем 130. Я повторно вас вызову по достижении 70.
Обращаюсь к механику:
— 27 на впуске. Посадка через 14 минут по прямой на полосе 13, дай мне вес.
Да, хорошо налаженная машина вплоть до слов, произносимых изо дня в день, ночь за ночью. Никаких других мыслей, кроме очередных задач: остаток горючего, высота полета, маяки, скорость подхода, барометрическое давление, ветер у земли... Объявление в «Фигаро» забыто, засунуто в загроможденные ящики моего подсознания в ожидании, когда оно мне потребуется.
Многие, и прежде всего мои товарищи — гражданские летчики, будут задавать себе вопрос: почему первый пилот, командир самолета, добившийся постоянной работы в компании, обосновавшейся в Ницце, достигнув той вершины в своей карьере, когда животик начинает округляться, как и сумма налетанных часов, вдруг решает отказаться от этих многочисленных выгод, променяв все на неопределенную работу в неуточненном уголке земного шара. Да еще на самолете, устаревшем до того, как у Клемента Адера[4] прорезались первые зубы. Все объясняется очень просто. В ту пору я чувствовал себя глубоко несчастным. Как это произошло — не знаю. Очевидно, в этом прежде всего повинна моя неуравновешенность, непоседливость, свойственная той категории людей, которые, сами не знаю почему, всегда говорят: «Ну, поехали!» На протяжении 10 лет я жил и летал в Южной Америке, во Вьетнаме и Лаосе, на Среднем Востоке и в Сахаре, выполняя такие операции, которые, безусловно не всегда, могли бы получить восторженное одобрение дирекции гражданской авиации. Я вывез оттуда несколько седых волос, следы малярии и материал для нескольких книг. Возвратившись из последнего недолгого пребывания в Африке, я решил, что настало время вернуться во Францию и смириться наконец с ролью солидного господина. Но это давалось мне нелегко: до смерти надоело постоянно летать по контролируемому европейскому пространству и обязательно носить галстук. Быть может, я немного сожалел, что в меня никогда не будут стрелять... Я ненавидел неизменное ненастье: прибытие в 6 часов утра в Гетеборг при снежном буране и потолке в 200 футов после ночи, проведенной за управлением неотапливаемым, покрытым инеем самолетом. Все это было весьма далеко от той жизни, которую я видел в мечтах. Наш шеф считал, что усталость в полете — это выдумка врачей, а часы отдыха экипажа — заговор против свободы предпринимательства. Короче, когда я явился к врачу, измученный непрекращавшимися головными болями, он заявил, что у меня все в порядке, если не считать модной нервной депрессии. Мне очень польстило, что и меня коснулась болезнь нашего века. Но если учесть мою профессию, дело принимало другой оборот. Если я расскажу о своих недомоганиях, меня могут временно лишить пилотского свидетельства. А если не скажу... Так вот, моя депрессия еще не дошла до такой степени, чтобы забыть, что ежедневно ни в чем не повинные пассажиры и экипаж, который не сделал мне ничего дурного, доверяют мне свои жизни. Между тем пилот, потерявший веру в свои силы, может стать чертовски опасным. Мне было необходимо принимать таблетки, чтобы заснуть после работы и чтобы не спать в полете. Землю, этот сладкий пирог, я видел только через непроницаемое оконное стекло. А мне были необходимы: жизнь — посвободнее, горизонты — пошире и возможность принимать решения, не обращаясь к «Полному справочнику командира самолета». Я мечтал, очень редко и не веря, что мечта сбудется, о том мире, в котором жил когда-то и где моими противниками были джунгли и пустыни, а не чинуши из канцелярий, ставящие палки в колеса.
2
Сент-Шапель — церковь, построенная Пьером Монтеро в 1242 — 1248 годах рядом с Дворцом юстиции в Париже. Один из прекраснейших образцов готической архитектуры. —
3
Лозер (1702 метра) — вершина на Центральном плато между Эролем и Ардешом. —
4
Клемент Адер, французский инженер (1841 — 1925), изобретатель микрофона (1878), установивший в Париже первую телефонную сеть (1880), создатель аппарата, осуществившего полет в 1890 г. —