Подражать можно только под определенным углом зрения и делать это согласно определенному образцу; другие соображения заставляют нас отклоняться от этого образца. Это нетрудно заметить хотя бы на примерах переводов с одного языка на другой. В английской литературе встречается выражение «I am sorry», которое в польском подражании можно передать либо выражением «jestem zasmucony» («я сожалею»), либо словом «przepraszam» («извините»). Если при переводе мы подражаем этому выражению с точки зрения целостности его смысла в данной обстановке («извините»), тогда наш пример перестает быть подражанием этому же выражению с точки зрения его генетического построения, и наоборот. Нечто подобное имеет место и во многих других обстоятельствах. Поэтому часто возникают недоразумения, когда кто-то требует подражания с определенной точки зрения, но высказывает это требование просто словами: «Сделай так, как я» или «Сделай такую же вещь, как та, которую я сделал», а другой человек ошибается и подражает образцу не в том отношении, в котором следовало бы, вследствие чего отклоняется от образца, которому нужно было ему уподобиться. Известен рассказ (а может быть, реальный случай) о портном, которому предложили сшить костюм «в точном соответствии» с другим костюмом, доставленным ему в качестве образца. Портной выполнил заказ, сшил костюм и даже… вставил заплату на том же месте, где она была на костюме образца.
Но нет нужды в поисках ярких иллюстраций переходить к анекдотам. Довольно часто продукция нового типа повторяет несущественные для нее элементы старого типа продукции. «Создавая свои типографские знаки, Гутенберг и его соратники… сознательно или бессознательно старались как можно более уподобить их рукописным буквам, т.е. той форме, которая была привычна для читателей того времени. Рисунок и буквы они делали по образцу распространенных тогда форм рукописных букв и даже изготавливали по несколько отличающихся между собой знаков для одной и той же буквы, чтобы сохранить черту известной нерегулярности, свойственной рукописному письму»[35].
Этим же грешат эпигоны, которые подражают мастеру не в том, что существенно (например, поступать так же гибко, как поступал он при изменявшихся обстоятельствах), а слепо придерживаются буквы оставленных им заветов, в которых содержались хорошие указания для его времени, применяют те же самые указания в настоящее время, чего он сам никогда бы не сделал. Учитель советовал ставить пиявки — давайте же и мы будем ставить пиявки при любых болезнях (хотя он и знал, что это хорошо только иногда, но сказал об этом в общей форме).
Эпигоны — это также и рутинеры, так как рутинерство состоит в подмене необходимой творческой изобретательности автоматизмом простого копирования ранее выполнявшихся действий. А. Котарбинский в своей работе о социалистическом реализме в архитектуре говорит: «Если организационные и технические соображения требуют употребления схем формуляров, то мы должны позаботиться хотя бы о том, чтобы их формулы не были схематично интерпретированы». Врач, который не утруждает себя изучением достижений медицины и по старинке применяет старые средства вместо новых, более соответствующих, — вот образец раба косности и рутины. Еще на рубеже последнего века и позже можно было наблюдать «классический» пример рутинерства в школе, проявляющегося в том, что программа обучения была перегружена древними языками. А происходило это в эпоху, когда жизнь уже требовала от владельца аттестата зрелости прочных знаний нескольких современных языков и хорошей ориентировки в естествознании, технике и экономике.
Рутина основана на лишенном достаточного основания сохранении пережитков или всего того, что когда-то выполняло полезную функцию, но в настоящее время существует в силу инерции, не выполняя уже никакой полезной функции. Так, например, прежде в Польше произношение звонкого согласного «h» (га), изображавшегося буквой «h», отличалось от произношения глухого согласного «h» (ха), который изображался сочетанием «ch». В настоящее время мы сохраняем оба эти знака, хотя в литературном польском выговоре уже совершенно исчезла разница в произношении этих звуков. В наше время излишним является уже «с» при «h» — оно стало пережитком. В этом случае трудно, однако, говорить о рутине как о закостенении, так как сохранение в течение некоторого времени этого пережитка имеет причину. Следует учитывать, что изменение установленного правописания требует, во-первых, преодоления привычек, что не всегда окупается, не всегда правильно с точки зрения требования экономичности действий, а кроме того, влечет за собой переходный период, когда частыми становятся ошибки, и только после этого переходного периода устанавливается улучшенное правописание (опять-таки на некоторое время). На пути к этому необходимо преодолеть фазу недоразумений, источником которых является неравномерный переход на новые рельсы членов общества, пользующихся данным языком. В таком случае реформу правописания правильнее всего проводить, когда накопится большое количество пережитков, в своей сумме настолько мешающих, что реформа окупается, даже если учесть все перечисленные выше издержки, связанные с переходом от фазы, сохраняющей массу пережитков, к фазе, освобожденной от них. Мы позволим себе привести здесь смелое сравнение, почерпнутое из наблюдений посетителей зоопарка. В раскрытую пасть гиппопотама надзиратель зоопарка бросает поочередно пригоршни зерен. Животное ожидает, пока не наберется значительная порция, и только тогда начинает их пережевывать.