Мы видели, что в первом, самом прямом, высказывании — в Аррасской речи 1025 года — в основании всей конструкции, обрамленной двумя фразами (одной святого Павла, «нет власти не от Бога», другой святого Петра, «будьте покорны царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым»), лежат две цитаты из Григория Великого. Это и есть краеугольный камень. Используемый повторно, как античные колонны во второй церкви в Клюни, в баптистерии Экс-ан-Прованса, как камеи, оправленные ювелирами из Конка, — и эти внушающие благоговение руины былых времен, золотого века, навязывают свой стиль новым творениям; те якобы берут их себе на службу, а на самом деле служат им. Итак, стержень, то слово, на которое другие фразы епископов нанизываются контрапунктом, — это слово одного епископа, «защитника града»; в Риме, в конце VI века, когда казалось, что все рушится, он думал лишь о том, чтобы сохранить во что бы то ни стало последнюю стену здания, которая еще хоть как-то держалась, — Церковь, то есть порядок, дисциплину, иерархию. Его заботили прежде всего rectores, правители церковной организации, сидевшие в крупных владениях или в городах. Он говорил об их статусе, просто, без всяких прикрас, поскольку папа Григорий был склонен к суровости.
Первый текст, который Герард Камбрейский вставляет в свое рассуждение, взят из административного распоряжения. Это приказ, направленный другим епископам, чтобы укрепить связывающую их цепь субординации, добавить к ней еще одно звено, обеспечить передачу приказов. По поводу функций там говорится, что их исполнение (administrate officiorum) требует «порядка различия», порядка, царящего в армии, царившего и в бенедиктинском монастыре, который Григорий устроил в своем доме, в этой строго регламентированной общине, воспроизводящей военную организацию, основанную на иерархии и повиновении. Другая цитата извлечена из «Regula Pastoralis», небольшого трактата об «искусстве быть епископом»[101]. Но корни ее глубже; об этом говорит сам Григорий Великий, ссылаясь на предыдущий свой труд, тоже очень простое сочинение, «Moralia in Job» («Моральные толкования на книгу Иова»)[102]. Адальберон, в отличие от Герарда, обращается к подлинному источнику, и короля Роберта он отсылает к «Moralia», равно как и к комментариям на Иезекииля.
В размышлениях Григория Великого о Книге Иова речь идет уже не об управлении, но о морали, морали, приспособленной к строгостям монастырского братства, повинующегося общему отцу, аббату. То есть опять-таки об иерархическом порядке, опирающемся на последовательность ступеней, и тем не менее ином, вневременном, — о «порядке заслуг». Он основополагающий, глубинный, он поддерживает и оправдывает принцип власти. Одна часть общества заслуживает того, чтобы управлять другой. Поскольку они менее ценны в моральном отношении, «те, кто внизу», подчиняются «тем, кто во главе» (prelati), «кто говорит» (predicatores), «кто управляет» (rectores), «кто силен» (potentes). Каковые вполне могут быть и «бедными», отверженными, осмеянными: Григорий видит каждый день, как в Италии, охваченной варварством, над такими людьми издеваются, чинят грубое насилие, но несмотря на это, они имеют право повелевать. По одной причине: они меньше, чем другие, осквернены грехом. Всякая иерархия исходит из неравного распределения между людьми зла и добра, плоти и духа, земного и небесного. Коль скоро по природе кто более, кто менее склонен к пороку, тем, кто менее виновен, надлежит вести стадо, внимательно и любовно, и им следует повиноваться. Эту идею другой епископ, Исидор Севильский, выразил более жестко несколькими годами позже Григория. Ни Герард, ни Адальберон на него не ссылаются. Между тем, его слова достойны упоминания; в них без прикрас поясняется то, что имел в виду Григорий Великий и чему вторили в 1025 г. защитники королевского порядка: «Хотя первородный грех и смыт со всех верных благодатью крещения, Бог праведный установил неравенство в существовании людей, создав одних рабами, других господами, дабы свобода поступать дурно была ограничена властью повелителя. Ибо если все жили бы без страха, как можно было бы воспрещать зло?»[103] Здесь утверждается необходимость не просто неравенства, но насилия. Никакого взаимообмена почтения и любви. Есть «рабы», и они питают страх. Есть «господа», и они налагают свое ярмо. Человек принадлежит к тому или другому разряду по произвольному выбору Бога. Григорий говорит не так резко, не так откровенно. Однако в «Moralia», рассуждая о неодинаковой подверженности злу, он присоединяется к Исидору, полагая, что не грех в конечном счете помещает человека в подчиненное положение, но некое «таинственное распределение»[104], dispensatio occulta. Возможности осуществлять насилие раздаются на земле согласно предопределению. Это прямо приводит нас ко второму из призываемых на поддержку авторов, святому Августину.