По крайней мере, для начала я могу опираться на один факт, который представляется вполне достоверным: в Северной Франции ни один текст не запечатлел трифункциональную картину общества раньше тех, что донесли до нас утверждения Адальберона Ланского и Герарда Камбрейского. Сомнений нет: искали очень тщательно, сам Жорж Дюмезиль, после него Жан Батани, Жак Ле Гофф, Клод Карози и другие. Напрасно. Толстая пачка документов — причем теоретического толка, — оставленная Каролингским возрождением, не дала ничего. Похоже, две латинские фразы, которые я только что цитировал, прозвучали в тишине. Во всяком случае, с них в этом маленьком уголке мира начинается история трифункцнонального представления об обществе. Но если дата первоначального утверждения установлена, то хронологию восприятия, поддержки, распространения этой модели еще надо выстроить. Все, что сказано о трифункциональности применительно к средневековому обществу, неточно. Послушаем, к примеру, Марка Блока: «Теория, весьма распространенная в то время, представляла человеческое сообщество разделенным на три сословия»[5]. «В то время»: когда? На протяжении «первой эпохи феодализма», то есть, согласно великому медиевисту, в столетия, предшествующие середине XI века? «Весьма распространенная»: что это значит? Послушаем Жака Ле Гоффа, который сумел первым правильно поставить проблему: «Около тысячного года западная литература представляет христианское общество согласно новой схеме, которая сразу же имела большой успех»[6]. Что значит «около»? «Новая»? «Сразу же»? «Большой»: это несомненно? Я хотел бы, ведя исследование на отрезке XI—XII веков, продолжая его до того момента, когда ссылки на три социальные функции, на три «порядка», множатся, когда становится бесспорно, что «теория» «весьма распространена», что «схема» имеет «большой успех», — я хотел бы, насколько это возможно, избегать неопределенности.
Прежде всего я хотел бы ответить на вопрос Жоржа Дюмезиля: почему, как делался этот выбор среди латентных структур? Для этого, я полагаю, нужно как можно точнее очертить рамки нашего исследования. Трифункциональная фигура, как я сказал, — это некая форма. Ее следы можно обнаружить в каком-то количестве текстов. Я не буду рыскать непременно по всем этим следам. Для превращения трифункционального образа в предмет нашего исследования, нашей книги, чьим главным героем он является, нужно, чтобы он действовал внутри некой идеологической системы как одна из ее важнейших пружин. Что он и делает в рассуждении Луазо. Если мы хотим понять, «почему» и «как», важно поэтому не вырывать из контекста — что почти всегда происходило — те фразы, в которых сформулирована тема трех социальных функций. Эти фразы надо оставить на их точном месте, в том целом, в которое они входят. Важно восстановить это целое во всей его полноте, выяснить, при каких обстоятельствах, перед лицом каких проблем, каких противоположных предложений та идеологическая система, которая заключала в себе трифункциональность, была выстроена, чтобы затем ее можно было провозгласить, поддержать, поднять как знамя. Ибо если есть основания оспаривать то утверждение, что трифункциональная схема была «выстроена»[7], если, будучи латентной структурой, она ускользает от историка, то те системы, для которых эта схема служит одной из опор, бесспорно принадлежат истории. Они формируются и распадаются. И наблюдая внимательно за их зарождением и распадом, мы и получаем какую-то возможность выяснить, почему и как образ функциональной трехчастности был избран в такой-то момент и в таком-то месте.
Очерченное таким образом, наше исследование выходит на другую категорию проблем. Модель трех социальных функций, этот постулат, эта очевидность, существование которой так и не было доказано, которая возникает не иначе как в своих связях с космологией, теологией и, разумеется, моралью, которая служит фундаментом одному из тех «полемических дискурсивных образований», каковыми являются идеологии, а значит, поставляющая власти некий простой, идеальный, абстрактный образ организации общества, — в каких отношениях находится эта модель с действительным устройством общества? Мы хорошо знаем, что идеология — это не отражение действительности, это проект воздействия на нее. Чтобы подобное воздействие имело какой-то шанс на успех, разница между воображаемыми представлениями и «реалиями» жизни должна быть не слишком велика. Но как только речь услышана, возникают новые положения, меняющие способ восприятия людьми того общества, в которое они входят. Изучать систему, содержащую в себе схему трех «порядков», в тот момент, когда она всплывает на поверхность во Французском королевстве, пытаться проследить ее жизнь между 1025 и 1225 гг., со всеми ее успехами и неудачами, — это значит столкнуться с одним из центральных вопросов, поставленных в наши дни перед науками о человеке, вопросом об отношениях между материальным и ментальным в эволюции общества.
6
La civilisation de I'Occident medieval, Paris, 1964, p. 319. Ср. Жак Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992, с. 239.
7
D. Dubuisson, «L'Irlande et la theorie mеdievale de trois ordres», Revue de l'Histoire des Religions, 1975, p. 61, n. 3; автор вправе, возражая мне, утверждать, что теория трех порядков была не выстроена, а, как он говорит, просто «актуализирована».