На улице Джумхуриет он украдкой, словно турок-злоумышленник, наблюдал, как гроб с телом мучного короля загружают в крытый фургон компании «Бритиш юропиан эруэйз», как дети мучного короля, бледные, изысканно одетые сиротки, садятся в автобус вместе с другими пассажирами, летящими 291-м рейсом, и, когда автобус тронулся в сторону аэропорта Ешнлькёй, вяло помахал им вслед. Дом, расположенный по адресу, указанному Теодореску, оказался битком набитым различными офисами. Он осведомился у дежурной, нет ли писем на имя мистера Хильера. Женщина с монголоидным лицом и тронутыми сединой волосами протянула ему конверт. Вложенная в него записка гласила: «Ничего не понял, но приеду». Вместо подписи стояла буква «Т».
Итак, ждать. Завтрак, первая порция раки[157], на ленч — жареная рыба или кебаб и снова раки, раки. Потом можно соснуть или побродить по городу, опрокинуть пару коктейлей в «Кемеле» или «Хилтоне», затем — обед в европейском ресторане, снова небольшой раки-тур и, не дожидаясь вечера, — на боковую. Семь стамбульских холмов —словно Рим попытался воспроизвести себя на другой земле — лишали его душевного равновесия. Тускло отливая византийским золотом, в голове звенели имена архитекторов и султанов: Анфимий, Исидор[158], Ахмед[159], Баязид[160], Сулейман Великолепный[161]. Неутешным птичьим свиристеньем взывали из прошлого Феодосий[162], Юстиниан[163] и сам Константин[164]. Мечети кружили голову. Неизбывный изнуряюще-влажный зной, настоянный на шерсти, шкурах и кожах. Под Галатским маяком[165] с грохотом и звоном грузят грязное старье и ржавое железо — какой-никакой, но экспорт. Суда, чайки, сверкание моря. Базары, нищие, тощие дети, блестящие зубы, горящие угли, коптящаяся на вертеле требуха, табачная вонь, тучные — разжиревшие на жирах — фланелево-двубортные мужчины.
На третий день Хильер отправился в Скутари[166] и под вечер возвратился в «Баби Хумаюн» усталый, вспотевший, с головной болью. В холле он обнаружил несколько чемоданов из добротной кожи, и пульс его учащенно забился. Кто-то откуда-то приехал. Кто? Подслеповатого, мучимого желчными коликами портье он спросить не решился. Поднявшись на лифте (металлолом на экспорт) на свой этаж, он вошел в номер, разделся и, перед тем как зарядить «Айкен», проверил и сам пистолет, и глушитель. Затем засунул «Айкен» в верхний ящик комода между чистыми рубашками, которых, кстати, у него уже почти не осталось. Подошел к окну, отхлебнул из бутыли раки. В халате с полотенцем на шее, он направился в душ, ощущая легкую тошноту и головокружение. Он подошел к душевой; пальцы, коснувшиеся дверной ручки, охватил трепет намерения. Хильер знал, что его ждет за дверью.
Под холодным душем стояла мисс Деви. Он смерил взглядом ее нагое тело с той же холодностью, с какой она встретила этот взгляд. По шоколадной спине струились водяные ветви и островки, поблескивал черный, как смоль, кустик. Лицо со спрятанными под шапочкой волосами казалось даже более обнаженным, чем тело. Соски после холодного душа ставшие еще восхитительней, словно два глаза уставились в глаза Хильера.
— Ну что, он здесь? — спросил Хильер.
— Скоро будет. Дела. Ваше послание его весьма озадачило. Не бойтесь, он не готовит никаких трюков. Никаких магнитофонов. У него прекрасная память.
У меня тоже, подумал Хильер. Он вспомнил ночь в каюте мисс Деви, и по телу поползли мурашки. До вожделения ли сейчас? Тогда оно было использовано против него; на этот раз будет иначе. Хотелось разорвать ее детское тело; от ароматов, щекотавших ноздри, от ощущений, прошивающих складки ладоней, можно избавиться лишь с помощью сильнодействующего средства — известного, набухшего, бесстыдного, привычного.
— Начнем прямо сейчас? — спросил Хильер. — Надеюсь, у нас есть время.
— О, время у нас есть. Время на vimanam и akaya-vimanam[167]. На mor[168], taddinam[169], и Yaman.
— Yaman? Это же бог смерти…
— Это просто название. У меня сорок седьмая комната. Ждите там.
— Лучше пойдемте ко мне.
— Нет, в моей комнате приспособления, без которых Yaman невозможен. Ждите в сорок седьмой. Я должна совершить троекратное внутреннее омовение.
На стуле, стоявшем возле нее, Хильер заметил небольшой непромокаемый мешочек. Помимо приспособлений, которых требует Yaman, там, вероятно, найдется и кое-что другое. Он отправился в ее комнату. Она оказалась такой же убогой, как и его собственная, но имело ли это значение, если во всем ощущалось незримое присутствие мисс Деви. Ополоснувшись холодной водой из раковины, он быстро обтерся, лег в ее постель (черное накрахмаленное белье, должно быть, ее собственное) и стал ждать. Через пять минут появилась мисс Деви и, скинув у дверей одежду, нырнула к нему в постель.
— Нет, не так, — сказал Хильер, едва начался простейший vimanam. — Мне хочется чего-то более непосредственного, легкого и нежного. Многоголосью оркестра я предпочитаю легкую мелодию. Так уж я устроен.
Она замерла под ним и словно одеревенела.
— Иначе говоря, маленькую англичаночку, — сказала она. — Белокурую, дрожащую, лопочущую о любви.
— О любви она не произнесла ни слова. В отличие от меня.
Мгновенным мышечным усилием она исторгла его из себя. Его это нисколько не огорчило.
— Прошу прощения, — сказал Хильер.
— Убирайтесь, — проговорила она ледяным голосом.—Тем более что мистер Теодореску предупреждал: сначала бизнес, а уже потом ужин. Ждите его в своем номере — вам же туда так хотелось. Он просил меня проследить, чтобы вы заказали выпить. Только не раки. Кстати, он велел передать, что вы можете записать это на его счет. А теперь убирайтесь.
Хильер сидел в своей комнате и ждал. Морское небо — уже не розовое, не мареновое — все больше загустевало. Звезды над Золотым Рогом; его золото во тьме напоминало золото Византии. На столике, стоявшем возле балкона, красовались коньяк, виски, джин, минеральная вода, лед, сигаретница, сигаретная бумага была шелковистой, табак —жжено-кремовым. Хильер снова проверил пистолет и положил его в правый карман своего мойгашелского пиджака[170]. Теперь оставалось только ждать.
Теодореску вошел без стука. Он был в шелковой рубашке, пиджачной паре и источал ароматы скорее абстрактного Востока, чем подлинной, отдающей гнильцой Азии, начинающейся тут, к востоку от Босфора. Громадный, с лысиной, напоминавшей огромный отполированный камень, учтивый, сердечный.
— Простите, что заставил вас ждать, мой дорогой Хильер. Пришлось завершить кое-какие дела в Афинах. Но, надеюсь, мисс Деви вас немного развлекла? Нет? Какой-то вы сегодня серьезный, чтобы не сказать мрачный. Совсем не тот голый Хильер с «Полиольбиона», которого я знал и уважал.
158
Анфимий, Исидор — византийские архитекторы, строившие храм Святой Софии в Константинополе.
159
Ахмед — распространенное имя султанов Османской династии. Ахмедом I (1590—1617) возведена стамбульская мечеть Султан-Ахмед-джами.
160
Баязид — распространенное имя султанов Османской династии. Баязидом II (1447—1512) возведена мечеть Баязид-джами.
161
Сулейман Великолепный — султан Сулейман I Кануни (1520— 1566), по приказу которого построена знаменитая мечеть Султан-Сулейман-джами.
163
Юстиниан — Юстиниан I (482—565), император Восточной Римской империи (527—565). В честь победы полководца Велизария над мятежниками построил храм Святой Софии (532—537).
164
Константин — Константин I Великий (ок. 285—337), римский император (306—337), провозгласивший в 330 г. Константинополь ново» столицей империи.
166
Скутари — предместье Стамбула, знаменитое громадным мусульманским кладбищем и многочисленными мечетями XVI—XVII вв.
170
мойгашелского пиджака — в североирландском городке Мойгашел производят плотное мягкое полотно.