На этой основе нацистская пропаганда смогла выработать единую концепцию, которая должна была быть близка большинству жителей Германии, хотя в ней, пожалуй, не было ни одного момента, который безоговорочно принимали бы все. Более того, убедить людей могла спекуляция на некоторых происходящих событиях, если при этом принимались во внимание их страхи и предрассудки. Например, то, как режим объяснил пожар Рейхстага в 1933 году, вряд ли могло быть правдой, и на самом деле на последующем суде это объяснение было опровергнуто. Однако людей, в которых уже вселили страх перед коммунистами, легко можно было убедить в том, что, поджигая национальный законодательный орган, ван дер Люббе действовал в интересах тайной революционной организации. Подобным образом убийства, совершенные по приказу Гитлера и Геринга во время «Ночи длинных ножей», однозначно были незаконными; но немецкая традиция относиться к закону как к творению государства и распространившийся страх дальнейших революционных жестокостей, которые, судя по всему, готовили штурмовики, убедили большинство людей в том, что Гитлер действовал легитимно. На самом деле за удивительно короткое время режиму удалось создать Гитлеру репутацию почти что сказочной неуязвимости: вся критика направлялась на его подчиненных, а на фюрера возлагали практически несбыточные надежды. Гитлер превратился в вождя, который был вне партии, почти что выше политики.
Для подавляющего большинства немцев, включая такие обычно непокорные сообщества, как католики и рабочий класс, Гитлер был вождем, который не способен причинить вреда[501].
Но все-таки там, где нацистской пропаганде приходилось идти против глубоко укоренившихся принципов, повлиять на людей было гораздо сложнее. Соответственно, проще всего было с людьми, у которых не было четко оформившихся взглядов, то есть прежде всего с молодежью. Более того, что бы ни заявляли пропагандисты, у людей было четкое представление о текущей экономической и социальной ситуации. Они запросто могли не поверить пафосным заявлениям Министерства пропаганды. Провозглашение отмены классовых различий, создания единого национального сообщества или чудесного восстановления экономики ничего для них не значило, если их собственное отчаянное положение в 1930-х годах практически не улучшалось. Другими словами, когда речь заходила о таких конкретных вещах, как экономика или роль Германии в мире, то действенность пропаганды зависела от того, насколько она соответствовала правде. Успех обеспечивал режиму поддержку и заставлял людей верить в его цели, неудачи вызывали недоверие и сомнения в правильности его политики[502]. Но нацисты уверяли, что время было на их стороне. Проникновение в мысли и поступки всех немцев не зависело просто от власти и изощренности проводимой политической пропаганды. В более долгой перспективе перестройка системы образования должна была помочь создать новое поколение немцев, которое не знало бы никаких ценностей, кроме нацистских. Однако есть одна область, в которой личные ценности людей сохранились даже тогда, когда марксизм, социализм и все другие политические и общественные идеологии уже давно приказали долго жить. Это была религия. Из политической осторожности и целесообразности Третий рейх в 1933 году прекратил гонения на церкви и зависящие от них светские организации. По мере того как он становился все более уверенным, он стал обращать внимание и на христианство и искать способы либо подстроить его под новую Германию, либо также разделаться с ним.
Глава 3
Перестройка душ
Вопросы веры
Нацистам было не по душе конфессиональное разделение Германии, и точно так же, как они добивались единства в светских областях политики, культуры и общества, многие из них хотели, чтобы в стране была единая национальная религия с единой национальной Церковью. По их мнению, при Веймарской республике это разделение, подрывающее национальную волю, было спровоцировано острыми конфликтами в таких вопросах, как образование, социальное обеспечение, смешанные браки и местные крестные ходы[503]. Немецкая евангелическая церковь казалась нацистам практически идеальным средством религиозного объединения немецкого народа. Соединив лютеранскую и кальвинистскую церкви с начала XIX века, евангелическая церковь, в отличие от католической, не клялась в верности никакому институту за пределами самой Германии, такому как папство. В политике они с давних пор придерживались крайне консервативных взглядов. Во время Бисмаркской империи эта церковь успешно исполняла роль орудия государства; король Пруссии, являвшийся также Германским императором, был главой Прусской евангелической церкви и, не скрывая этого, требовал от нее верности учреждениям, организованным в государстве. Немецкие националисты считали Германскую империю протестантским государством и в течение нескольких десятилетий предпринимали соответствующие действия, начиная от преследования католиков Бисмарком в 1870-х годах и заканчивая распространившейся и часто смертельной враждебностью, которую проявляли немецкие войска к католическим священникам во время вторжения во Францию и Бельгию в 1914 году. Немецкое протестантское духовенство представило Первую мировую войну как крестовый поход против католиков во Франции и Бельгии и православных в России, было ясно, что для многих национализм и протестантизм стали двумя сторонами одной идеологической монеты[504].
502
Ian Kershaw, «How Effective was Nazi Propaganda?», in David Welch (ed.), Nazi Propaganda: The Power and the Limitations (London, 1983), 180-205; более общее описание см. в Peter Longerich, «Nationalsozialistische Propaganda», in Karl Dietrich Bracher et al. (eds.), Deutschland 1933 — 1945: Neue Studien zur nationalsozialistischen Herrschaft (Düsseldorf, 1992), 291-314.
503
Doris L. Bergen, Twisted Cross: The German Christian Movement in the Third Reich (Chapel Hill, N.C., 1996), 101-18; Manfred Kittel, «Konfessioneller Konflikt und politische Kultur in der Weimarer Republik», in Olaf Blaschke (ed.), Konfessionen im Konflikt: Deutschland zwischen 1800 und 1970: ein zweites konfessionelles Zeitalter (Gottingen, 2002), 243-97.
504
Общий обзор см. в Thomas Nipperdey, Deutsche Geschichte 1866 — 1918 (2 vols., Munich 1990), I: Arbeitswelt und Burgeigeist, 468-507. Более подробно см. в Wolfgang Altgeld, Katholizismus, Protestantismus, Judentum: Uber religiös begründete Gegensätze und nationalreligiose Ideen in der Geschichte des deutschen Nationalismus (Mainz, 1992); у него же «Religion, Denomination and Nationalism in Nineteenth-Century Germany», in Helmut Walser Smith (ed.), Protestants, Catholics and Jews in Germany, 1800 — 1913 (Oxford, 2001), 49-65; Helmut Walser Smith, German Nationalism and Religious Conflict: Culture, Ideology, Politics, 1870 — 1914 (Princeton, N.J., 1995); John Home and Alan Kramer, German Atrocities 1914: A History of Denial (New Haven, 2001), 157-8; Manfred Gailus, Protestantismus und Nationalsozialismus: Studien zur nationalsozialistischen Durchdringung des protestantischen Sozialmilieus in Berlin (Cologne, 2001), 40-51. О религиозных различиях и политике в Веймарской республике см. в Georges Castellan, L’Allemagnede Wfeimar 1918 — 1933 (Paris, 1969), 209-40, которая до сих пор является одним из общих изложений истории Веймарской республики с серьезным отношением к религии. О Дне Потсдама см. в Evans, The Coming of the Third Reich, 350-51.