Тем временем судебная система испытывала все большее давление со стороны нацистов, которые жаловались, как, например, Рудольф Гесс, на «абсолютно не национал-социалистические тенденции» в некоторых судебных решениях. Прежде всего по жалобам Рейнгарда Гейдриха суды общей юрисдикции продолжали выносить «врагам государства» приговоры, «слишком мягкие по нормальным народным ощущениям». Для нацистов целью закона было не применение устоявшихся принципов правды и справедливости, а искоренение врагов государства и выражение истинного расового чувства людей. Как утверждалось в манифесте, выпущенном в 1936 году под именем Ганса Франка, имперского комиссара юстиции и главы Национал-социалистической лиги юристов: «Судья не ставится над гражданами как представитель государственной власти, но является членом живого германского общества. Он не призван навязывать закон, стоящий выше народного сообщества, или систему всеобщих ценностей. Его задача — охранять определенный порядок в расовом сообществе, устранять опасные элементы, преследовать все вредные для сообщества действия и разрешать разногласия между членами сообщества. Национал-социалистическая идеология, в особенности выраженная в программе партии и в речах нашего вождя, является основанием для интерпретации юридических источников[129].
Но суды общей юрисдикции, судьи и прокуроры, какое бы суровое наказание они ни назначали коммунистам и другим политическим преступникам, никогда не следовали этому принципу до конца, ведь это бы потребовало отмены всех правил правосудия и превращения уличной жестокости периода до 1933 года в государственный принцип.
Никак не противясь полиции и СС, выводящих преступников за рамки судебной системы, не жалуясь на склонность гестапо арестовывать заключенных сразу же после их освобождения из-под стражи и помещать их прямо в концентрационные лагеря, руководители судебных, юридических и карательных служб с радостью сотрудничали в этом всеобщем процессе низвержения нормы права. Государственные обвинители передавали преступников в лагеря, когда им не хватало доказательств или когда они не могли предстать перед судом по какой-либо другой причине, например, из-за того, что были слишком молоды. Судебные чиновники выпускали положения, предписывающие начальникам тюрем рекомендовать опасных заключенных (в особенности коммунистов) для помещения их под превентивный арест, что они и делали с тысячами осужденных. Например, в одной тюрьме, в Луккау, в группе из 364 заключенных, выбранных для исследования одним историком, 134 человека по четкой рекомендации руководства тюрьмы, как только они отбыли свое наказание, были переданы в гестапо[130]. Работу этого принципа продемонстрировал начальник тюрьмы в Унтермассфельд, писавший 5 мая 1936 года тюрингскому гестапо про Макса К., типографского рабочего, которого в июне 1934 года приговорили к двум годам и трем месяцам заключения за его причастность к коммунистическому подполью. К. хорошо вел себя в тюрьме, но начальник тюрьмы и ее сотрудники проверили его семью и связи и не поверили, что он начал жизнь с нового листа. Он сообщал гестапо:
«В тюрьме К. не привлекал к себе особого внимания. Но учитывая его прошлую жизнь, я не могу поверить, что он поменял свои убеждения, и я полагаю, что как большинство ведущих коммунистов, он просто с помощью хитрого расчета старался избежать неприятностей. Я нахожу совершенно необходимым взять этого активного коммунистического лидера под превентивный арест, когда закончится срок его заключения»[131].
На самом деле К. был только рядовым участником коммунистического движения, а вовсе не одним из руководителей. Но письмо, отправленное за 12 недель до его освобождения, оказало свое воздействие, и когда 12 июля 1936 года он вышел из тюрьмы, у тюремных ворот его ждало гестапо: на следующий день он уже был доставлен в концентрационный лагерь. Иногда некоторые тюремные чиновники старались отметить хорошее поведение и изменившийся характер таких заключенных, но если полиция считала, что они по-прежнему представляют угрозу, то это уже мало на что влияло. Вскоре эта система тюремных доносов распространилась также и на другие категории людей. Только в 1939 году министерство юстиции рейха потребовало прекратить помещение заключенных под превентивный арест по рекомендации, практику, которая, по всей очевидности, подрывала самые основы независимости судебной системы. Но это было бесполезно. Тюремные чиновники продолжали информировать полицию о датах выхода заключенных на свободу, они отдавали полиции камеры или даже целые блоки государственных тюрем для того, чтобы вместить тысячи заключенных, находящихся под «превентивным арестом» без официального предъявления обвинения и без всякого суда, и это происходило не только в период неразберихи и массовых арестов марта—июня 1933 года[132].
129
«Rede des Reichsrechtsfuhrers Reichsminister Dr. Frank auf dem zweiten Empfangsabend des Wirtschaftsrates der Deutschen Akademie in Berlin über die Grundlagen der nationalsozialistischen Rechtsauffassung», 21 January 1936: document no. 59, in Päul Meier-Benneckenstein (ed.), Dokument der deutschen Politik (6 vols., Berlin, 1935-9), IV Deutschlands Aufstieg zur Grossmacht 1936, 33746.
130
Klaus Drobisch, «Alltag im Zuchthaus Luckau 1933 bis 1939», in Dietrich Eichholtz (ed.), Verfolgung, Alltag, Widerstand: Brandenburg in der NS-Zeit: Studien und Dokumente (Berlin, 1993), 247-72, 269-70.
131
Cited in Nikolaus Wachsmann, Hitler’s Prisons: Legal Terror in Nazi Germany (New Haven, 2004), 179.