Важную роль играли доносы от обычных людей. Подавляющее большинство из них поступало от мужчин; в места, где доносчики могли услышать подозрительные высказывания, такие как пивные и бары, женщины по существовавшим общественным нормам, как правило, не ходили, и даже если женщина слышала подобное высказывание, например на лестнице в подъезде или в похожей ситуации, то она чаще всего сначала рассказывала об этом мужу или отцу, а уже они сообщали об этом полиции. Соотношение в разных местах было разное, но в среднем примерно четверо из пяти доносчиков были мужчинами. Точно так же мужчины преобладали и среди тех, на кого составлялись доносы. Политика в Третьем рейхе, даже на таком примитивном уровне, была делом мужчин[203]. Однако доносы были только одним из многих различных имеющихся у гестапо средств подавления и контроля, и конечно, количество людей, которые на самом деле отправляли доносы, было крайне мало по сравнению с общей численностью населения. Изучение 825 произвольно отобранных историком расследований, проведенных Дюссельдорфским отделением гестапо за период с 1933 по 1944 год, показало, что 26 % основывались на информации, полученной от простых людей, 17 % — на сведениях, собранных криминальной полицией и другими правоохранительными и контролирующими органами, такими как СС, 15 % — от собственных офицеров и информаторов гестапо, 13 % — от людей, допрашиваемых в гестаповских тюрьмах, 7 % — от местных властей и других государственных учреждений и 6 % — от различных нацистских партийных организаций[204]. Некоторые из них тоже могли изначально основываться на доносах, которые обычные граждане направляли в партийные органы или местным властям. Но несомненно, партийные органы были очень важны для того, чтобы отправлять всех недовольных в Особые суды. В баварском городе Аугсбург было отмечено, что в местах, где существует крепкая традиция солидарности рабочего движения и организованная оппозиция режиму, доносов делается меньше, чем там, где широко поддерживают нацистов. 42 % доносчиков принадлежали нацистской партии или одной из ее организаций, и 30 % из них вступили в партию до 1933 года[205].
Роль активных нацистов в том, чтобы доносить на тех, кто позволял себе критические и нонконформистские заявления, была особенно высока в 1933, 1934 и 1935 годах. Неудивительно, что в Аугсбурге 54 % из тех, на кого были сделаны доносы, — это бывшие коммунисты или социал-демократы, но при этом 22 % из них были нацистами, это говорило о том, что режим в то время не был защищен от критики со стороны самих членов партии. Как и в других частях Германии, многие заявления, услышанные доносчиками, были сделаны в барах и пивных, что говорит о давней традиции обсуждения в этих заведениях политики. Но удивительнее всего то, что хотя в 1933 году три четверти всех критических замечаний, которые разбирались в судах, были подслушаны в Аугсбургских барах и пивных, в 1934 году их пропорция упала до двух третей, а в 1935 году она уже едва превышала половину. Через несколько лет она составляла уже только одну десятую часть. Конечно, из-за страха, что разговор подслушают, свободные беседы в пивных велись все реже и реже, оказался разрушен еще один аспект общественной жизни, который до этого существовал свободно от нацистского контроля[206].
Среди населения стали распространяться страх и беспокойство, во многом это происходило из-за того, что люди знали о постоянной опасности доноса за неосторожное слово или фразу, сказанные в общественном месте. «Все сжались от страха, — писал 19 августа 1933 года в своем дневнике еврейский профессор Виктор Клемперер, — ни письма, ни телефонные разговоры, ни сказанное на улице слово теперь не безопасны. Все боятся, что стоящий рядом человек окажется информатором»[207]. И дело было даже не в том, были ли на самом деле повсюду информаторы, а то, что люди думали, что они были. Лишенный последних иллюзий писатель и журналист Фридрих Рек-Маллечевен запечатлел ненависть, которую он и его друзья испытывали к Гитлеру, в частном пространстве своего дневника, 9 сентября 1937 года задавал риторический вопрос: знает ли кто-нибудь за пределами Германии, до какой степени нас лишили юридического статуса, что это значит — бояться, что какой-нибудь истеричный прохожий донесет на тебя. «Как, — спрашивал он, — иностранцы могут понять “смерти подобное одиночество” тех, кто не поддерживал нацистов?»[208]
203
Bernward Domer, «NS-Herrschaft und Denunziation. Anmerkungen zu Defiziten in der Denunziationsforschung», Historical Social Research, 26 (2001), 55-69, 58-61.
204
Mann, Protest und Kontrolle, 292; источник сведений гестапо невозможно обнаружить в 13% случаев.
206
Там же, 146-50.0 пивных в роли центров общения и социальной коммуникации см. в Richard J. Evans (ed.), Kneipengesprache im Kaiserreich: Die Stimmungsberichte der Hamburger Politischen Polizei 1892 — 1914 (Reinbek, 1989).
207
Victor Klemperer, I Shall Bear Witness: The Diaries of Victor Klemperer 1933 — 1941 (London, 1998 [1995]), 29.