Хотя его поэзия была чиста, возвышенна и отдалена от повседневной борьбы, Бенн тем не менее восхвалял режим, возродивший веру в немецкую природу и сельскую жизнь. Он считал Гитлера великим восстановителем чести и достоинства Германии, но вскоре после первых чисток академии Бенн впал в немилость режима. А когда нацистские органы, отвечающие за культуру, пошли в атаку на экспрессионизм в музыке, живописи и литературе, он еще более усугубил свое положение, выступив в его защиту. То, что он делал это таким способом, который, по его мнению, должен был понравиться нацистам, как антилибе-ральный необузданный ариец, как порождение духа 1914 годов, не впечатлило тех, кто обвинил его в непатриотичное™, чрезмерной интеллектуальности, извращенности и аморальности. «Если потребуется назвать того, кто является порождением большевистского духа, наслаждающегося безобразным, празднующего свои оргии в вырождающемся искусстве, — говорил ему один из его критиков, — тогда вы с полным правом можете первым оказаться у этого позорного столба». И стихотворения с названиями «Плоть», «Крестный ход проституток», «Кадриль сифилиса» и подобная «порнопоэзия» доказывают это, говорил он[340]. В марте 1938 года Бенна исключили из Имперской палаты литературы. Ему запретили публиковаться, но еще до этого времени, в июле 1937 года, он получил должность в Военном министерстве. В январе 1934 года он писал: «Что касается будущего, я думаю, абсолютно очевидно, что в Германии нельзя разрешать издавать книги, содержание которых оскорбляет новое государство». Когда в эту категорию попали его собственные книги, из-за того, что их эстетический дух сочли чуждым культуре нового государства, ему было нечего на это ответить[341].
Судя по тому, с какими проблемами пришлось столкнуться Рудольфу Дитцену и Готфриду Бенну, у режима в распоряжении были самые разнообразные способы контролировать литературную деятельность граждан. Членство в Имперской палате литературы было обязательно не только для всех писателей, поэтов, сценаристов, драматургов, критиков и переводчиков, но также и для издательских домов, книжных магазинов, лавок букинистов, библиотек, выдающих книги, и всего связанного с торговлей книгами, включая научные, учебные и технические публикации. Евреев из нее исключали, так же как и диссидентов и людей с подозрительным политическим прошлым. Всему этому способствовало обилие различных организаций, занимающихся цензурой. Их деятельность основывалась на декрете, изданном почти сразу же после назначения Гитлера рейхсканцлером 4 февраля 1933 года, что позволяло полиции конфисковать любые книги, которые «могли представлять угрозу общественной безопасности и порядку». С этим оружием цензоры уже практически и не нуждались в дополнительных полномочиях, данных им Декретом о поджоге Рейхстага 28 февраля 1933 года. Кроме того, Уголовный кодекс уже давно позволял конфисковать и изымать из печати предположительно опасные книги, и уже давно существовала юридическая традиция конфисковать и запрещать «грязную и мусорную литературу» (Schund- und Schmutzliteratur)[342].
340
Wolfgang Willirich to Gottfried Benn, 27 August 1937, переиздано в Wulf, Literatur, 120-22.
341
Glenn R. Cuomo, «Purging an «Art-Bolshevist»: The Persecution of Gottfried Benn in the Years 1933 — 1938», German Studies Review, 9 (1986), 85-105; см. также Gottfried Benn, Gesammelte Vterke, ed. Dieter Wfellershoff (4 vols., Wiesbaden, 1961), I. 440-52, «Der neue Staat und die Intellektuellen», о защите нацистского захвата власти.
342
Jan-Pieter Barbian, Literaturpolitik im «Dritten Reich»: Institutionen, petenzen, Betätigungsfelder (Munich, 1995 [1993]), 54-66 о начальных чистках; 66-156 — подробное исследование цензорских институтов. См. также Dietrich Strothmann’s survey, Nationalsozialistische Literaturpolitik: Ein Beitrag zur Publizistik im Dritten Reich (Bonn, 1960), с деталями запрещенных работ; и Evans, The Coming of the Third Reich, 426-31.