22 сентября
Под вечер или утром — в тот момент я этого не знал, — в общем, когда я встал и спустился вниз позавтракать, я встретил фрау Эльзу, ее мужа и с ними еще какого-то типа, которого никогда раньше не видел. Они сидели за столиком в дальнем углу ресторана и пили чай с пирожными. Тон задавал этот незнакомец, высокий, светловолосый, бронзовый от загара, а фрау Эльза и ее муж всякий раз встречали смехом его истории и остроты, раскачиваясь на стуле так, что едва не стукались головами, и умоляюще протягивали руки к рассказчику, чтобы он дал им передышку, не то они умрут от смеха. Я сомневался, что мне следует присоединиться к их компании, а потому взгромоздился на табурет у стойки и попросил кофе с молоком. Официант повел себя необычно, он со всех ног бросился выполнять мой заказ, но это привело к обратным результатам: кофе он пролил, а молоко оказалось недостаточно горячим. Дожидаясь его, я закрыл лицо руками, чтобы избавиться от кошмара. Это не помогло, и поэтому, расплатившись, я сразу бросился наверх и заперся у себя в номере.
Я немного поспал, а проснувшись, почувствовал головокружение и тошноту. Заказал разговор со Штутгартом. Мне необходимо было с кем-то поговорить, а лучшего собеседника, чем Конрад, не найти. Постепенно я стал успокаиваться, а между тем в квартире Конрада никто не брал трубку. Я отменил заказ и некоторое время безостановочно кружил по комнате, поглядывая всякий раз, когда проходил мимо стола, на немецкие оборонительные порядки, выходил на балкон, ударял рукой — нет, скорее простукивал стены и двери, пытаясь таким образом утихомирить сотканного из нервов осьминога, что завелся у меня в животе.
Вскоре зазвонил телефон. Снизу сообщили, что ко мне пришел посетитель. Я сказал, что никого не хочу видеть, но дежурная настаивала. Посетитель не желал уходить, не повидав меня. Это Альфонс. Какой Альфонс? Мне назвали фамилию, которую я тут же забыл. Я слышал спорящие голоса. Так это тот дизайнер, с которым мы тогда напились! Я железным голосом потребовал, чтобы его не пропускали, потому что я не желаю его видеть. В трубке был отчетливо слышен голос моего гостя, возмущавшегося моей невоспитанностью, граничащей с неприличием, попранием законов дружбы и так далее. Я бросил трубку.
Спустя несколько минут с улицы донеслись душераздирающие крики, заставившие меня выйти на балкон. Дизайнер стоял посреди улицы и не переставая что-то вопил, повернувшись лицом к гостинице. Бедняга не замечал меня, из чего я заключил, что он близорук. Я не сразу разобрал, что он повторяет всего два слова — «сукин сын». Бросались в глаза его всклокоченные волосы и горчичного цвета пиджак с огромными накладными плечами. В какой-то момент я испугался, что его задавят, но, к счастью, в это время на Приморском бульваре почти не было машин.
С испорченным настроением я снова плюхнулся на кровать, но заснуть уже не мог. Раздражение улеглось, но в мозгу продолжали звучать странные и обидные слова. Я задавался вопросом, кто такой этот говорливый господин, которого я видел с фрау Эльзой. Ее любовник? Друг семьи? Врач? Нет, врачи обычно более немногословны и сдержанны. Я спрашивал себя, виделся ли Конрад с Ингеборг еще раз. И представлял, как они гуляют рука об руку по осенним улицам. Если бы Конрад не был так застенчив! Эта многообещающая картина вызвала у меня слезы радости и страдания. Как же я любил их обоих в глубине души.
Задумавшись, я не сразу заметил, что гостиница погрузилась в поистине зимнее безмолвие. Сразу стало не по себе, и я возобновил движение по комнате. Не надеясь привести в порядок свои мысли, я переключился на стратегическую ситуацию: я смогу сопротивляться от силы еще три тура, ну четыре, если очень повезет. Я закашлялся, заговорил вслух, поискал между тетрадных страниц почтовую открытку, которую и заполнил, вслушиваясь в шуршание шариковой ручки по картонной поверхности. Продекламировал стихи Гёте:
Все напрасно. Я попытался смягчить тоску одиночества, уязвимости звонками Конраду, Ингеборг, Францу Грабовски, но никого не застал. Мне почудилось, что в Штутгарте не осталось ни души. Раскрыв веером записную книжку, я стал звонить наугад. Сама судьба набрала номер Матиаса Мюллера, хлыща из «Форсированного марша», одного из самых заклятых моих врагов. Он оказался на месте. Удивление, полагаю, было взаимным.