— Вот и кончились льды. Скоро ли придется их снова увидеть? — словно размышляя вслух, сказал Копусов. — Вот иметь бы дар описать наших товарищей! Простые, смелые и преданные сердца, — с таким коллективом никакой враг не страшен! Знаете, Лев Борисович, у нас ведь, действительно, не было паники. И страха, этакого противного, мелкого страха за свою жизнь, тоже не было…
Он взволнованно вспоминал товарищей, проявивших в трудные минуты мужество и организованность. И ни слова о себе, о том трудном, что выпало на его долю.
Копусов не был новичком в Арктике. Полтора года назад он прошел Северным морским путем на «Сибирякове». Уже тогда обнаружились его организаторские способности. На посту заместителя начальника челюскинской экспедиции этот мягкий и застенчивый человек показал удивительную энергию и настойчивость.
Боясь утомить больного, я коротко изложил Копусову «корреспондентский план»: до Петропавловска нам надо собрать у челюскинцев возможно больше статей, рассказов, воспоминаний, чтобы передать все эти материалы через камчатскую радиостанцию в редакцию.
Копусов оживился:
— Наметим сразу же темы и авторов, часть дела я возьму на себя.
Спустя полчаса у нас был готов длинный список будущих статей: «В ледовом плену» — капитан Воронин, «В ожидании катастрофы» — физик Факидов, «Агония корабля» — Копусов, «Последняя вахта», «Нити связи протянуты», «Поселок в Чукотском море», «С киноаппаратом в Арктике»…
— Сколько набралось? — спросил Копусов.
— Двадцать восемь. Только бы написали!
— Не сомневайтесь. Какой срок?
— Дней пять, не больше. До прибытия в Петропавловск надо еще переписать эти статьи телеграфным языком со всеми тчк, зпт, квч и без предлогов…
Иван Александрович сдержал обещание: спустя неделю мы располагали тридцатью двумя статьями и очерками челюскинцев, множеством фотографий и рисунков. Одни выдержки из дневника штурмана Михаила Гавриловича Маркова составили восемьдесят шесть листочков — около девяти тысяч слов. Никто из названных Копусовым авторов не отказался написать, как умеет, для «Правды».
Давая очередной «литературный заказ», Иван Александрович приглашал автора к себе:
— Вот что, дружище: карандаш и бумага у тебя найдутся? Хорошо! Садись в уголке и пиши для «Правды». Тема твоя…
— Да не умею я! — клялся машинист, кочегар или матрос. — Сроду не приходилось!..
— Вот и я, представь себе, боялся, что ничего не выйдет, а попробовал и получилось… Ты помнишь, как четырнадцатого февраля с утра мы вытаскивали вещи из полыньи?
— А как же! С вельботом еще намучились…
— Вот-вот… Ты все это, дружище, и опиши, будто своей семье сообщаешь. Насчет слога не опасайся — в редакции исправят. Все ясно?
— Неловко как-то…
— Честное слово, осилишь! Чего доброго, еще иного журналиста за пояс заткнешь. Но только не тяни: даю тебе три дня…
Это Иван Александрович был повинен в том, что обыкновенный карандаш стал самым дефицитным предметом на «Смоленске»; в дело шел любой огрызок…
Копусов и сам пристрастился к корреспондентской деятельности. Каждый вечер после ужина мы совместно писали очередную радиограмму, предельно используя свой голодный радиопаек. Временами состояние Копусова улучшалось, и тогда он с увлечением говорил о будущих полярных экспедициях. Но врач не разделял его энтузиазма: у Копусова развивался туберкулезный процесс; болезнь, подтачивавшая его организм уже несколько лет, в ледовом лагере обострилась.[5]
За три дня плавания мы спустились почти на тысячу миль к югу. Солнце грело щедро, по-летнему, и гуляющие на верхней палубе искали укрытия в тени. Давно ли они мечтали о солнечных днях!
С восхода до заката на судне слышался треск киносъемочных аппаратов. Четыре человека без устали вертели ручки и запускали «кинамки», стремясь запечатлеть на пленке все, что им казалось достойным внимания. Операторы порой бахвалились:
— Я заснял Молокова, танцующего «русскую». Здорово?
— A y меня Ляпидевский с Кариной на руках!
— Сентиментальность! Вот капитан Воронин со штурманом Марковым у карты Северного морского пути — это кадры!..
Главной темой бесед был Петропавловск. Даже команда парохода, лишь несколько недель назад оставившая камчатский порт, радовалась предстоящему посещению города. Что же говорить о полярниках, которые почти десять месяцев как покинули Мурманск — последний город Большой Земли на их ледовом пути… Одни предвкушали удовольствие пройтись по улицам Петропавловска и смешаться с толпой. Другие грезили о «настоящей» парикмахерской. Женщины за время стоянки намеревались обновить свои туалеты. Иные втихомолку, чтобы не обидеть судовых коков, уговаривались сходить в ресторан. Многие ждали встречи с друзьями по прежним походам. Массовое нашествие готовилось на книжные магазины и библиотеки-читальни Петропавловска.
5
Последний раз я видел Ивана Александровича накануне Отечественной войны. Он осунулся, заметно постарел, но не жаловался на болезнь. Потом началась война, и я потерял его из виду. Однажды, в холодный и пасмурный день на Пушкинской площади в Москве, мне встретилась похоронная процессия. За гробом шло много людей, играл военный оркестр. Я обратился с вопросом к молодому военному метеорологу, лицо которого мне показалось знакомым. Он сказал, что хоронят Ивана Александровича Копусова, полярника-большевика.