— Поверь мне, святой отец. Так уж бывало и не раз еще будет. Люди одной нации тоже могут воевать друг с другом, если затронуты их кровные, жизненные интересы, — сказал Коркмасов.
— Не знаю, как люди других наций, а нам, мусульманам, аллах запретил лить кровь правоверных. Это грех… Великий грех… А что, близко они уже, эти казаки?
— Близко, святой отец. Они уже заняли Чечню. Если мы сейчас же не сплотимся против них, они не сегодня вавтра будут здесь.
— Ах, капиры! — вспылил вдруг шейх, и глаза его гневно сверкнули. — Не бывать этому! Я подыму на них всех мусульман! Я объявлю газават, и да поможет мне в этом аллах!
Уллубий и Джелал-Этдив встали, чтобы поблагодарить шейха и проститься с ним.
— Что такое, Коркмас? Почему встали? — спросил шейх, оглянувшись на кадия, чтобы тот перевел его вопрос. И, не дожидаясь ответа, сделал рукою знак, приглашающий гостей снова сесть.
— Святой отец, мы от души благодарим… — начал Коркмасов. Но шейх не дал ему договорить.
— Не было еще такого, чтобы гость ушел от меня, не отведав еды из моего очага. Как тебе не стыдно, Коркмас? Зачем обижаешь старика?
Пришлось остаться.
Отворилась дверь, и жена шейха внесла деревянный поднос, накрытый домотканой материей. Поднос она поставила прямо на тахту. Рядом положила чурек, только что испеченный в корюке, большой кусок овечьего сыра, завернутый в траву. Покрывало с подноса было убрано, и по комнате распространился вкусный запах печеной тыквы: это были чуду[43] из тыквы с жареным курдюком.
Али-Хаджи, воздев руки, вполголоса прочел молитву «бисмиллах», которую полагалось читать перед каждой едой, и приступил к трапезе. Ел он медленно, по-стариковски, но с видимым удовольствием.
Гости тоже съели по ломтику чуду.
Закончив трапезу, Али-Хаджи снова прочел короткую молитву «алхамдулиллах» и только после этого гости решились наконец подняться.
Попрощавшись с ними и пожелав им счастливого пути, шейх опять прочел молитву — на этот раз напутственную. Потом велел позвать своего сына Ильяса, стройного, красивого юношу, и приказал ему проводить дорогих гостей до самой окраины аула.
— У него двое сыновей, — сказал Коркмасов Уллубию, когда они расстались с юношей перед тем, как выехать из аула. — Кстати, оба геройски воевали вместе с партизанами против Бичерахова. И, как говорят, отец сам благословил их.
— Да, колоритный старик, — сказал Уллубий. — Теперь я понимаю, почему он пользуется в народе такой любовью. Тут все дело в бескорыстии, в душевной чистоте. Люди инстинктивно чувствуют, где обман, а где искренность.
— Ему со всего Дагестана привозят еду. Даже дрова на арбах привозят. Здесь ведь лесов нет, приходится везти издалека, — сказал Коркмасов.
— И он принимает эти дары? — спросил Уллубий.
— Принимает. Но себе берет только самое необходимое.
— А остальное?
— Остальное — для гостей. Много бедным раздает, сиротам…
— Ты с ним прямо, как шейх, разговаривал. Даже клялся аллахом, — засмеялся Уллубий.
— А что мне оставалось делать? Мы же пришли к нему с просьбой, — ответил Коркмасов. — Думаешь, мне легко было?..
Они рассмеялись…
Всю обратную дорогу они только и говорили, что об этом удивительном старике, так непохожем на знакомых им лиц высокого духовного звания.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Старенький паровоз с тремя прицепленными к нему товарными вагонами медленно тащился по извилистой, словно след змеи, железнодорожной колее, идущей из Темир-Хан-Шуры в Петровск. Уллубий глядел в крохотное окошко, забранное железной решеткой. Перед глазами мелькали горные склоны, покрытые свежей зеленью, пашни, сады. Видны были крестьяне на полях, на виноградниках. На склонах гор мирно паслись отары овец и стада крупного скота. На земле царил май — месяц буйного весеннего цветения. А на душе его была глухая осень.
«Может быть, все это просто-напросто кошмарный сон?» — мелькала порой наивная, робкая детская надежда. Увы, это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Здесь, в этом грязном товарном вагоне, почти весь подпольный обком дагестанских большевиков. И весь Военный совет. Рядом, в тамбуре, не пассажиры, а вооруженная охрана. Вагон этот арестантский. И везут их в порт-петровскую тюрьму…
Сколько трудов, отчаянной борьбы, риска. И в один миг все пошло прахом! Как же это могло случиться? Где она, та роковая ошибка, которая предопределила страшную катастрофу?
Может быть, он был непростительно, преступно беспечен? Ведь судьба уже послала ему грозное предупреждение тогда, в Кумторкале, когда они потеряли Юсупа, а сами уцелели только чудом… Как мог он не извлечь урока из этого зловещего предостережения?