Для Казанцева он был тем же, кем Кравцов и Кондратьев стали для Глухова — разведчиками, связными, а при надобности и проводниками. С тою существенной Разницей, что у этого парня в Ялте оставалась семья — мама и две маленькие сестренки. В случае провала они тоже были обречены. А Ленчик был и чувствовал себя их опорой, кормильцем. Отец — Амаяк Ходыкян— как пошел в начале войны на фронт, так и сгинул бесследно.
Да что говорить — нужнейший и надежнейший человек. С Казанцевым познакомился у Левшиной еще в те дни, когда Андрей Игнатьевич делал первые шаги по объединению подполья. Впоследствии Лёнчик особенно ловко взимал дань с местных «коммерсантов» — торговцев, лавочников, содержателей харчевен, которые расплодились в годы оккупации. Действовать приходилось по-разному. Иногда достаточно было показать «Крымскую правду» со словами о том, как население оккупированных районов помогает партизанам, но случалось и напоминать: наши-то, между прочим, наступают… А кое с кем приходилось беседовать, чуть ли не поигрывая пистолетом:
— Нужен мешок муки. И чтоб без фокусов. В случае чего наши ребята голову оторвут… Но «давить на психику» и объяснять очевидное Лёнчик не любил, предпочитал взаимопонимание. И выглядел при этом, несмотря на молодость, достаточно внушительно, потому что обходилось «без фокусов» — доносов в полицию не было. И вот теперь он стоял в штабной землянке, поблескивая своими плутовскими глазами, которые иногда— чаще всего, когда никто этого не видел, — бывали такими печальными…
— Хочу попросить, — сказал Казанцев, — даже не прошу, а приказываю: в лагере Ялтинского отряда не появляться.
— Кто только успевает вам все докладывать? — деланно удивился Лёнчик. В его речи чувствовался акцент, сказывалось, что семь лет учился в армянской школе, — была такая в Ялте.
— На этот раз никто не докладывал. Я тебя самого вижу насквозь. И читаю мысли на расстоянии…
— Как Вольф Мессинг?
— А он что — выступал в Ялте?
— Перед самой войной. Пацаны за ним по набережной табуном ходили. Я уже думал: нам бы такого в разведку…
— Я тебе и без Мессинга могу сказать, что СД во сне видит, как бы заслать к нам лазутчиков. А удобней всего это сделать в Ялтинском отряде. Так что туда ни ногой. Держись в расположении штаба. И в Ялту идешь последний раз…
— Так уж и последний! — Лёнчик усмехнулся скептически. Усмешка Казанцеву не понравилась.
— Случилось что-нибудь?
— Да нет, это я так просто. Что говорить, когда связь поддерживать все равно кому-то надо! Казанцев промолчал. Каждый думает, что дело держится только на нем. Наверное, это свойственно человеку. Ну что ж, пусть думает.
— И все-таки идешь, наверное, последний раз. Демьяна помнишь?
— У которого харчевня на Морской?
— Брал у него что-нибудь?
— Как у всех, — скорчил гримасу Лёнчик. — Муку, соль, баранье сало.
— В полиции он теперь служит. Лёнчик присвистнул.
— Поимеем в виду… Я думал, он просто сукин сын, а он еще и дурак. Времени-то без пяти двенадцать.
— Все правильно, но только не без пяти и даже не без четверти. Не надо настраиваться, что немцам остались тут считанные минуты. Готовиться надо к худшему и нельзя расслабляться. Тогда каждая удача будет — радость и подарок. А теперь давай о делах. Есть срочное задание. Первым долгом повидай Анну Тимофеевну. Сам к ней не иди. Покрутись на берегу, найди Олега и назначь через него место и время встречи…
— Ну, как всегда, — перебил Лёнчик.
— Не совсем как всегда, — сказал, помолчав, Казанцев. — Дело важнее важного, и обстановка в городе скверная… Передашь Анне Тимофеевне, чтобы те батареи, которые мы с Гузенко спрятали, — она знает, о чем речь, — чтоб вынула их и отнесла к Петру Франко. Запомнил?
— Батареи, которые вы с Лукичем спрятали, вынуть и отнести к Франко.
— И все это непременно завтра.
— А что за батареи? Для рации, что ли?
— Для нее, — неохотно (хотя какой уж тут секрет) подтвердил Казанцев.
— Так, может, я сам? — Кончик носа у него опять побелел, как всегда, когда парень воодушевлялся. Зимой Казанцев даже спросил однажды: ты нос, мол, случаем не отморозил? — А то, пока будем договариваться и передавать друг другу… Если нужно, могу и сюда доставить. Казанцев, по правде говоря, уже думал о такой возможности. Еще во время разговора с Глуховым. Тот ищет батареи, а у нас они есть, благо оказались с Гузенкой запасливыми и хозяйственными мужиками. Так что может быть проще — принести и сказать: «Берите!» А можно и ничего не говорить, просто принести. Быстро и хорошо. Потом подумал: даже если и быстро, то так ли уж хорошо? Не надо друг перед дружкой выкаблучиваться. За батареями пошли ребята, вот и помоги им. О Петре Франко Казанцев вспомнил, потому что обойти его в своих поисках Кравцов с Кондратьевым никак не могли, а жил Петр неподалеку от Анны Тимофеевны, можно сказать, рядом — на Массандровской слободе.
— Ничего не выйдет, — сказал наконец Андрей Игнатьевич. — Как я тебе объясню, где, под каким камнем они спрятаны? А Тимофеевна знает, с нами была. Если попросит помочь — помоги, а дальше пусть другие этим занимаются. У тебя своих хлопот хватит. Есть еще одно дело. Праздник приближается, двадцать шестая годовщина Октября. Вот ты и передай Антону Мицко от моего имени… На этот раз инструктаж был обстоятельным и долгим. Закончив его, Казанцев поглядел на Ленчика с сожалением:
— Похоже, обманул я тебя. Наверное, придется все же еще один рейс совершить, кроме этого… Но ведь знал об этом и раньше. Знал, однако хотел показать парню, что жалеет его, понимает, как ему трудно. Нет для солдата ничего дороже такого командирского сочувствия и заботы, даже если они выражены только на словах. А как еще их выразить?..
— А я что говорил? — отмахнулся Лёнчик.
Он был истинно солдат.
Провожать его Казанцев не стал, лишь вышел из землянки. Был еще ранний час, разгар дня, но тяжелые облака, которые, прижимаясь к земле, ползли вверх по склону, создавали впечатление сумерек. Некоторое время щуплая фигура парня виднелась среди деревьев — плотно сомкнувший кроны высокоствольный буковый лес был чист, лишен подлеска, — а потом ее будто слизнул язык тумана.
У них не было разговора об одиночестве, на которое обречен такой связник, разведчик, — сочувствие командира тоже имеет свой предел, солдат не должен от него раскиснуть, размагнититься, — но когда однажды Казанцев в обычной своей манере сказал: «Ты уж, пожалуйста, в лапы не попадайся», Лёнчик ответил с непривычной серьезностью: «А живым меня не возьмут» — и приоткрыл полу ватника, показывая гранату-лимонку.
Из воспоминаний Василия Кравцова.
«…К вечеру мы должны были встретиться в условном месте. Когда я пришел, застал Димку сияющим: Семен принес несколько батарей».
Из воспоминаний Семена Евстратенко.
«…Радиобатареи были на квартире Франко, который дал их мне для передачи с Кравцовым и Кондратьевым в отряд…»
Из воспоминаний Петра Франко.
«Казанцев передал Левшиной, чтоб она сходила в Васильевку и нашла зарытые в каменной стенке[3] аккумуляторы. Анна Тимофеевна пошла за ними с соседкой. Ко мне за батареями пришел Евстратенко».
Из рассказа Анны Тимофеевны Левшиной.
«Я и сама не раз ходила в лес, и Олег ходил. Но чаще всего связным был Лёнчик Ходыкян. Лихой был парень и очень веселый. Да он и сейчас такой — вы обязательно повидайте его, в Киеве живет.
Так вот приходит он в тот раз ко мне и говорит:
— Есть, тетя Аня, боевое задание…»
Сам Казанцев об этом случае не упоминает, по-моему, нигде, а Леонид Амаякович Ходыкян, с которым я встретился в Киеве, сказал о нем всего два слова:
3
Речь идет о подпорной каменной стене, которыми укрепляют горные склоны и придорожные откосы.