Я киваю: а что тут скажешь? Я с ним даже, вообще-то, совершенно согласен. А ведь не часто я согласен с мусорами!
— В отличие от них, мы с вами разведчики, мы выполняем наш долг, — продолжает он. — И уверяю вас, при благоприятном исходе вы долго у нас не задержитесь. Будет произведен обмен, лично вам обещаю!
Ну, попал, вижу, Костя, ты в хорошее дело! Такого романа Толстому Льву Николаевичу ни за что не придумать, где уж там лауреатам нашей Сталинской премии. Хочу сказать слово — и чувствую: не могу! Голос мой, бас мой ненаглядный свернулся где-то в желудке в клубочек и наружу его калачом не выманишь. А вместо баса прорывается какая-то пискля, которую на люди стыдно и выпустить.
— Попрошу стакан воды, — хрипло выдавил я наконец.
Подбежали полковники с двух сторон, один мне соку наливает, другой газировки. Выпил я сок, потом другой, закусил газировкой и говорю:
— Мне нужно время, чтобы подумать. Желательно снять напряжение последнего месяца.
— Ну что ж, подумайте, — согласился председатель комитета и поднялся. За ним поднялся и другой гражданский, который ни слова не сказал, только что-то записывал.
— Представитель ЦК! — сказал мне генерал, когда они вышли.
Я откидываюсь на стуле, как и положено важному резиденту, к которому сами ходят представители власти. «Ну, мама, не горюй!» — говорю я себе.
— Научился я в России пить вашу горькую, — говорю. — Действительно, хорошо снимает стресс. Надо посоветовать нашим разведчикам!
Генерал не возражает, кивает согласно.
И было велено подавать мне водки лучшего качества, столько, сколько я буду требовать. Ну, я и требовал! Но сам думаю: ой, Костя, не жил ты богато, нечего и начинать! Правда, сам комендант ко мне все время ходит, лебезит, проверяет, всем ли я доволен, в этой камере, мол, сам когда-то Паулюс сидел. Несет мне, как родному, за бутылкой бутылку, и вижу — сам бы не прочь со мной выпить. Но я держу марку, я ему не предлагаю! В общем, крутил я, морочил им мозги, сколько можно, оттянул дней пятнадцать. Читаю советские газеты, слушаю радио. Но вижу, не все коту масленица. Вижу, подходит конец представлению, а с ним и мой собственный страшный конец. Говорю коменданту:
— Напряжение снято, готов к разговору.
С вечера ничего не ел, знаю, чем для меня все закончится. Утром оправился, выпил залпом последнюю бутылку водки, ремешок подтянул по-солдатски: идем!
К десяти часам утра был опять в том кабинете. Все полковники веселые, генерал потирает свои профсоюзные лопаты. Был ясный мартовский день, солнце заливало огромный стол. Стенографист приготовился к работе.
— Господа офицеры! — говорю я им своим утренним голосом. — Я все скажу вам честно, все, чего вы от меня ожидаете, но дайте слово коммуниста, что какая бы ни была моя горькая правда, вы ее встретите мужественно и поведете себя как культурные люди. Без этого я не начну разговаривать.
И сел.
— Ну, конечно, даем! — понеслось отовсюду.
А генерал добавил:
— Слово коммунистов даем! Мы такие же цивилизованные люди, как вы!
Тут, чувствую, что хотя и выглушил целую бутылку водки, но трезв как стеклышко. И прошу дать еще чего-нибудь. Налили мне стакан коньяку, вылил я его в себя до дна, и пока еще оставался немного при памяти, говорю генералу на нашем хозяйском языке:
— Гражданин начальник! Да Костя я, Костя Потемкин! Домушник я московский! И рост мой как раз в любую форточку входит. Имею четвертак за все и про все. Засухарился я на Вологодском централе с одним штампом, не знаю даже кто такой! Обменялись мы с ним делюгами… В жисть бы не поверил, что за крутого шпиона сканаю,[63] гражданин начальник!
И ведь сразу же поняли! Сразу поверили! И бросились они все ко мне, как я и думал в моих страшных снах. Последнее, что успел я увидеть, это звериный оскал цивилизованных коммунистов, который не приведи Господь кому увидеть. Да еще офицерские начищенные сапоги, даже сапожок самого генерала пятьдесят второго размера возле самого моего уже перебитого полковником носа. И били они меня, топтали мою маленькую спинку, метили в живот, который старался я поглубже запрятать, пока не исчезло все в глазах моих… Но знаешь, Федорыч, что еще я заметил? От офицеров в этих органах воняет хуже, чем от нас, арестантов. Арестант, конечно, не цветок, и помывка у него, сам знаешь, какая редкая, от арестанта во все стороны дух идет, но это дух человечий. А от их офицерья пахнет псиной. Работа у них нервная, что ли, легавая… Целый день тому в пах, тому в рожу! Потеют от чувств они в свои кальсоны. Но генерал, правда, нет, генерал у них вполне душистый, даже сапог дорогим «Шипром»[64] пахнет! Наверно, каждую неделю ходит к Егорычу, в чистую баню.