— Когда это произошло?
— Десять-пятнадцать тысяч лет тому. Я его отслеживал по соседним мирам. Дальше хуже. В этом мире он, считай, едва задел Землю.
Вальенте присвистнул:
— Паршиво.
— Нет, не очень. Астероиды ведь не думают, прилетают, да и все.
— Я имел в виду…
— Люди — самое паршивое, что может случиться с миром, — сказал Линсей. — Мы тоже случайность, катастрофа, вроде астероида. Шанс один на триллион.
— Ой, да ладно. Нашли ведь рукотворные вещи во многих мирах вокруг Земли. Кремневые орудия и тому подобное.
— То были почти не люди. Огня у них не было. Нигде не нашли ни единого очага. Вот тебе реальная картина: десять миллионов темных планет и один круг света от костра.
— Да, но теперь-то мы разошлись по мирам.
— Ага, как грибок.
Вальенте вдруг понял, что Линсей из левоухих. Он таких много видел: вдруг у них взгляд слегка стекленеет, а потом они неотрывно пялятся на твое левое ухо и несут великую истину про летающие тарелки, тотальный всемирный заговор или перенаселение. В каждом человеке сидел левоухий и просто ждал возможности выбраться наружу.
Отсюда уже можно было рассмотреть пояс Линсея. Крупней большинства других, на вид нестандартный, самодельный. Но пояс — не то устройство, которое крестьянин может собрать на коленке из запчастей от старой машины по схемам с черного рынка, которые наверняка оказались бы паршивой ксерокопией с плохой ксерокопии. Да и неправильной, скорее всего. Пояс Линсея выглядел так, как выглядел бы фабричный автомобиль, если бы его купил умелый инженер.
— И ты нам помог, — тихо проговорил он. — Ты изобрел пояса.
— Нет. Лайдер изобрел.
— Ладно, но ты их улучшил. Я видел ранние пояса. Будто бочку на себя надевали. А ты вычленил основной принцип. А потом пропал. Лайдер их изобрел, но ты дал остальным все миры.
— С тех пор много чего улучшили.
— Улучшения на основании твоей базовой разработки, да, были. Но, по сути, только мигалки и пищалки заменили. Почему ты так себя винишь?
— Виню?
— Прячешься здесь, как помесь Джона Уэйна[3] и капитана Немо, разведываешь территорию для маленькой исследовательской станции. Что это? Епитимья за то, что выпустил злобное человечество в ничего не подозревавшие измерения?
Линсей рассмеялся и закурил сигару — Вальенте уже приметил небольшой засеянный табаком участок внутри огороженного частоколом лагеря.
— Человечество само по себе не злобное. Ему чувства собственного достоинства на зло не хватает. Я сюда ушел, чтобы найти покой. Говоришь, я дал остальным все миры? И что они с ними сделали? Кривая экономика не выдержала такого напряжения, они перессорились, начали воевать за территорию, хотя земли вокруг было без конца и края, начался голод, а потом… да к черту. Сам знаешь.
— Сейчас все пошло на лад.
— Временно.
Линсей поднялся, подошел к воротам и распахнул их. Под дальними деревьями едва виднелись фигуры.
— Вот этих ребят мне жаль, — проговорил он.
— Бабуинов?
— Они прошли поворотную точку после Кулака. И быстро развиваются. Но шанса у них нет. К тому времени, как они изобретут сельское хозяйство, — даже нет, раньше, когда они приручат огонь, — они станут рабами. Или, вероятней всего, их просто перебьют, потому что о них точно только одно можно сказать: они злобные маленькие твари.
— Понимаю.
— Они мне нравятся.
Фиолетовый бархат ночи ожил жужжанием насекомых и кололся укусами невидимых блох, которые атаковали любой открытый участок кожи. Линсей обычно разводил большой костер. Его пламя отражалось двумя алыми точками в глазах Абиз Яна, который наблюдал за лагерем с верхушки колючего дерева.
Бабуин помнил, хоть и смутно, ибо память все еще была в новинку среди всех племен. Было время-не-сейчас, прежде чем остродеревья без листвы появились вокруг лагеря, когда молодой Абиз Ян подкрался к палатке. На земле-выше-земли внутри лежало тело, но когда бабуин подобрался ближе, оно вдруг исчезло. А потом сзади раздался звук, а когда Ян обернулся — ночь взорвалась грохотом и светом…
Если бы Абиз Ян был человеком, он бы задумался, почему тот направил ружье так, чтобы напугать, но не убить. Если бы он был животным, он бы убежал в ужасе и никогда не вернулся бы. Но он уже не был одним и еще не стал другим, и в мозгу за парой смотревших в огонь глаз ворочались эмоции, которые бабуин не смог бы поименовать еще по крайней мере три миллиона лет. Поэтому он ждал.
Женщина открыла глаза. На самом деле она пришла в себя уже больше часа назад, Линсей это заметил. И восхитился таким самоконтролем.
3
Джон Уэйн (1907–1979) — американский актер, едва ли не самый востребованный из своего поколения (снимался примерно в пяти фильмах в год), считался королем вестерна. Во время Второй мировой пытался вступить в армию США, но получил отказ; впоследствии считал себя виновным и до конца жизни хотел искупить эту вину.