Я вытащил на свет божий живую чековую книжку. Мне выдали ее полтора года назад в банке, но я так и не успел воспользоваться ни одним из чеков. Книжка была девственно чистой и со множеством печатей, которые я успел в нее наставить от нечего делать. Почему я эту бумаженцию пропустил, когда чистил карманы перед полетом — я не знаю, но теперь мне это оказалось совершенно кстати. Это сейчас, по прошествии целого года жизни, во мне выросла уверенность, что ничего и никогда не делается просто так, по воле случая. Во всем есть своя предопределенность. И когда я, стоя на мосту имени Патона, выбрасывал в урну одну за другой ненужные мне уже вещи, я пропустил карман с чековой книжкой не совершенно случайно, а потому, что встреча моя была предопределена уже, и кто-то в книге судьбы начертал неторопливые строки о возможности выбора. Опять же, не считайте меня фаталистом. Выбор: вниз или нет, все равно оставался за мной. Но если бы не было предопределено, то и не было бы выбора. Ведь так?
Мне снова захотелось курить. Захотелось курить так, как не хотелось с самой молодости. Перед замужеством (этот термин подходит для моего брака более, нежели женитьба), я курить бросил. Мне было это нелегко. Но сейчас мне захотелось так курить, что сил сдержаться просто не было. Точно как тогда, на крыше, когда я курил толстую Гавану и понимал, что это последнее наслаждение в моей жизни. Вот оно, начало начал… Ладно! Надо отписаться и тогда… Нет, я не буду откладывать обещанное, моему организму смертельно тоскливо хочется курить — значит, он получит свое курево, будь я неладен.
Я аккуратно занес в тетрадку:
14-е. Получил от фирмы «Контекс» расчет ровно 1000 долларов США. Обмен по курсу (помнится, в обменнике было 4.89). Итого: 4890 грн. Отлично. Положил на счет. Номер-то счета где? Вот он, в чековой книжке. За снятие — 1 %. Комиссия банка, и надо еще оставить гривен 15–20 на обслуживание. Положил. Снял. Вот, выписываю чек. Сколько смогу снять? 4820 гривен. Вполне приличная сумма.
А курить-то хочется!
Я подумал и решил оторваться от своего занятия: все равно ничего путного без курева не придумаю. А вот с куревом-то тяжеловато. Я ж у тети Маруси не могу попросить денег на курево. Глупо это. Вот. Бабка Маланка. Она как раз огородами — третья хата. У бабуси был самосад. Старушка одинокая. Я ей по хозяйству что-то сделаю, в самосаде мне не откажет. Решено. Действую. Надо сказать, что от решения к действию я перешел мгновенно, вспомнив старый самурайский девиз «Здесь и сейчас!».
Солнце палило нещадно. Деревья лопались от жары, покрываясь мелкими трещинами, из которых сочился вязкий клей, но и это им не помогало. Листва была такой пожухло-зеленой, что казалось и надо всего-то пару дней, чтобы началась беспробудная осень. «Дощу нема від самісінької Паски»[9] — говорила тетя Маруся.
А вот и двор бабки Маланки. Огородик аккуратный. Почти пол гектара, а засажен и картошкой, и помидорами, а вот фасоль встает ровными рядками, а тут кормовая свекла. На подворье полно кур, они носятся по двору, встревоженные моим появлением, кудахтают, как не своим голосом. Я не видел бабки Маланки уже три года. Наверное, именно поэтому не узнал в сгорбленной старушке в грязной одежде ту самую бабку, которая не раз приходила к тете Марусе по каким-то своим соседским делам. Бабка стояла босыми ногами на земле и трясущимися руками раскидывала зерно курам. Услышав мои шаги, она развернулась, и я поразился еще больше: отечное лицо, из-под которого еле-еле выглядывали щелочки глаз, кожа красная, покрытая пятнами и нарывами, высохшие ручки-ножки ходят ходуном, кажется, это называется болезнью Паркинсона, а на ногах еще и эти колодки-отеки. Не человек, а ходячая болячка.
— Добрый день, бабка Маланка, вы меня помните? Я погостить к тете Марусе приезжал, ну же…
— Агов, помню, ты з города. Да. Опять побуть к Маруське приехал?
— На пару деньков. А вы что, болеете?
— Да вот, как муж помер, так и обсели меня болячки, сынку…
— А огород-то какой ухоженный, как же вы справляетесь?
— Людей наймаю[10], помогают кто чем может. А тебе шо надо, сынку?