— Грустное стихотворение, но красивое. А кто написал?
— Да так, один знакомый поэт. Но оно мне тоже нравиться.
— Только зимы нет. И метели нет. И не скользко. За это я люблю лето.
— Ты проголодалась?
— Немного, — говорит она, но потом добавляет: — Если честно, то я голодная, как волк.
— Тогда тут рядом есть неплохой ресторанчик с еврейской кухней. Ты пробовала настоящую еврейскую кухню? По глазам вижу, что нет… Тогда тебе это обязательно надо попробовать.
Мы сидим в уютном ресторанчике, я слушаю, слушаю ее. Слушаю и наслушаться не могу. Леночка бухгалтер. Обычный такой главный бухгалтер. О работе она рассказывает скупо, просто, так что я понимаю — это не подставное лицо, в обязанности которого входит подписывать бумажки не глядя, это человек на своем месте. Сегодня она была на семинаре (Леночка любит посещать разные мероприятия подобного толка и всегда в курсе последних событий), поэтому освободилась пораньше и выкроила время на свидание. Обычно на работе до семи — восьми вечера, а в страду (время сдачи отчетов) и того больше. О своей фирме Лена ничего не рассказывает, а я ничего не расспрашиваю. Чужие тайны — это сфера не моих профессиональных интересов.
Еда восхитительна. Мы пьем коньяк. Достаточно дорогой и с очень мягким вкусом. Маленькими порциями, смакуя не только коньяк, но и общение. Говорим тосты. Простые. Но нам есть что сказать… Ненавязчиво играет ресторанная музыка. Тут все сделано в национальном стиле, чуть-чуть под старину, точнее, какую там старину — начало двадцатого века. Но уже это время кажется нам стариной. Что же, приятель мы не молодеем, а стареем — это точно… Появляется скрипач. Он заводит старую душевную мелодию, такую затасканную по ресторанам, что тошно подчас становится. А тут… Чистый звук скрипки, скрипач в роскошном жилете, крепкий чай, который умеют так заваривать только в этом ресторане…
Время. Часы-ходики, почти такие же, как в селе у тети Маруси, только настоящий антиквариат, годов двадцатых, показывают, куда забралась стрелка неумолимого времени… Жуткая вещь, это неумолимое время.
— Знаешь, как зовут человека, который не тащит девушку на первом свидании в постель?
— Как? — Леночка удивленно чуть приподнимает брови.
— Тормоз…
Леночка улыбается.
— И что?
— Так вот, я не тормоз (я вижу, что поставил девушку в затруднительное положение и, чтобы прервать ее раздумья, продолжаю). Просто у меня через три часа самолет на Дрезден.
Леночка о чем-то задумалась. Потом решительно заявила:
— Так нам пора? — я в ответ киваю головой.
— Можно, я тебя провожу? — теперь я ошарашен, но все-таки киваю головой в ответ.
Официант вызывает такси, мы мчимся сначала ко мне домой, я беру документы и самые необходимые вещи, потом так же стремительно несемся в Борисполь. Слава Богу, трасса никем не перекрыта, поэтому я успеваю. Регистрацию уже объявили. Я беру Леночку за руку… И тут она прижимается ко мне, обнимает за шею и целует. Нежно и страстно одновременно.
— Так вот, я тоже не тормоз, — сообщает мне она. — Скорее всего, я бы приняла твое приглашение.
Я лечу в эту чертову темноту, в этот чертов Дрезден, и никак не могу понять, кто же тут тормоз, черт меня подери!
Глава двадцатая
Возвращение на круги своя
Когда я приехал в Город, то бросил курить. Но сегодня у меня совершенно другие потребности. И почему это мужчине после секса очень хочется курить? Я аккуратно освобождаю руку. Девичья головка склонятся, прижимается к подушке, брови чуть вздрагивают… Господи! До чего хорошо!
Я тихонько встаю, закутываюсь в простыню и выхожу на балкон. Там у меня хранится кисет с самосадом от бабки Маланки. А-а-ах, была — не — была. Я скручиваю самокрутку, и начинаю дымить на балконе, осознавая, что таким табачком начать дымить дома — самоубийственное безумие.
Когда я влюблен — у меня все получается. Был Дрезден и встреча с Димкой. И море водки. И эти немецкие ностальгические стенания о том, что тут не с кем выпить и не с кем поговорить по душам. В принципе, первое важнее, поскольку разговор по душам — это всего лишь прилагательное к слову «выпить». И была Дрезденская галерея, пойти в которую не было ни времени, ни охоты, ни возможности. Есть вещи, которые важнее полотен старинных мастеров, даже если каждый из них — шедевр. Восприятие шедевра зависит от того, настроен ли ты воспринимать его, как шедевр. И не более того. Я сознательно скомкал всю программу пребывания, чтобы как можно ускорить отлет. В Дрездене все получилось как нельзя лучше. Я не мог дождаться рейса домой. Как только мы расстались с Димоном, как только самолет оторвался от взлетной полосы международного аэропорта для того, чтобы через пару часов приземлиться в Борисполе (спасибо нашим украинским ракетчикам-пэвэошникам, что никто в наш самолет не запулил по ошибке ракетой, спасибо и швейцарским диспетчерам, что они оставили наш рейс в покое и не прикасались к нему со всей своей швейцарской осторожностью), как только самолет коснулся родной украинской земли, я понял, что любовь во мне бурлит, бьет ключом, рвется наружу…