Открылась дверь, и вошел посыльный. Меня вызывали в штаб. «Сейчас какое-нибудь общественное поручение подкинут», — подумал я.
В штабе мне приказали срочно готовить свой ТБ-3 к полету. Вот те раз!
— Будем нашу технику показывать иностранной делегации, — сказал комбриг Залевский.
— Иностранной? — удивился я.
— Да, итальянской. И принесло же их именно сегодня, когда…
— Что, облака низковаты?
— Какие к черту облака! — неожиданно вспылил комбриг. — На истребитель некого посадить!
— А Чкалова?
— Уже сидит. На губе сидит твой Чкалов. — И Залевский снова зашагал по комнате.
— А Анисимов? — подсказываю опять.
— В командировке Анисимов.
Александр Фролович Анисимов — самый близкий друг Валерия Павловича — возглавлял истребительную группу НИИ ВВС. Этого плотного, выше среднего роста человека с добродушным лицом любили все. И хотя он был значительно выше нас по служебной категории и занимаемой должности, мы запросто называли его Сашей. Летным искусством Анисимова восхищался даже Чкалов. Он был действительно непревзойденным мастером техники пилотирования. Летал легко, непринужденно, фигуры высшего пилотажа выполнял исключительно чисто. Чкалов старался подражать Анисимову, стремился освоить его приемы, но преуспеть в этом так и не смог. Не давалась ему анисимовская плавность, нежность полета. Характер был, видать, круче.
Не раз друзья допытывались у Александра Фроловича:
— Вот, скажем, иммельман[1], как ты начинаешь выполнять его на И-5?
— Да обыкновенно, — с улыбкой отвечал Саша. Он вытягивал горизонтально правую руку и, имитируя голосом рокот набирающего обороты мотора, пояснял: — Разгоняем такую скорость, какую может дать самолет в горизонтальном полете. — Голос его крепчал, рокотание резко усиливалось, словно двигатель перешел на режим максимальной мощности. — Затем — дзынь! — Рука быстро и круто загибалась вверх, и ладонь заворачивалась в обратную сторону. — И иммельман готов.
Большего от него нельзя было добиться. Некоторые мало знавшие Сашу ребята утверждали даже, что он де боится конкурентов и, стараясь скрыть свои секреты, простачком прикидывается. Чепуху они, конечно, говорили. Просто Александр Фролович не умел передавать другим тонкости своего летного мастерства. А может быть, он и сам их не замечал.
Александр Анисимов был, как говорится, рожден для полетов. Валерий Чкалов — тоже. Но каждый из них обладал только ему присущим летным почерком, блестящими, неповторимыми способностями.
…Комбриг Залевский действительно оказался в тяжелом положении. Демонстрировать перед итальянской делегацией высший пилотаж на новом истребителе И-7 с мотором М-17 было некому. Потому Адам и бушевал. Адамом мы называли Залевского между собой, как близкого, родного человека, хотя он был старше нас по возрасту и выше по должности.
А. И. Залевский
— В гражданское вырядились, — с возмущением говорил он об иностранцах. — А вышагивают так, словно каждый аршин проглотил. Сразу видать — военные. — Залевский прошелся по кабинету, остановился возле стола и в раздумье переспросил: — Чкалова, говоришь? — Глаза его потеплели, он пристально посмотрел на меня. — А дисциплина? Как тут дисциплину крепить? — И вдруг совершенно неожиданно крикнул: — Чего торчишь? Я, что ли, буду готовить твой самолет к вылету? Марш на стоянку!
Наш ТБ-3 находился уже в полной готовности. На «приколе» его держала лишь облачность. Если бы она чуть поднялась, мы тут же взмыли бы в небо заканчивать прерванную программу высотных испытаний.
На экипировку экипаж затратил всего несколько минут. В летном обмундировании с парашютами за плечами не спеша идем к самолету. Рассказываю товарищам о том, что слышал от комбрига про итальянцев.
Смотрю, кто-то сломя голову, прямо по снежной целине, несется нам наперерез. Комбинезон распахнут, шлем — набекрень, парашют — в руках. Конечно же Чкалов! Догоняет. Улыбаясь, по-мальчишески радостно кричит:
— Амнистия вышла! Но Адам сказал, что в другой раз он в случае чего прибавит мне пару-тройку суток сверх нормы.
Любит Чкалова Адам Иосифович Залевский, ценит. Потому и держит в ежовых рукавицах, не дает спуску. Валерий зыркнул глазами вверх:
— С тысячу будет? — Это он о границе, нижней кромки облаков.
— Не больше.