Ввиду вынужденного молчания Троцкого вся тяжесть первой публичной кампании против московских процессов пала на плечи Лёвы. Стеснительный, довольно бесцветный и привыкший держаться в тени своего отца, он вдруг оказался на авансцене этого огромного и ужасного дела. Вышинский описывал его как некий столп «террористической организации» и как заместителя своего отца и начальника штаба, который давал инструкции выдающимся ветеранам-большевикам, как вести свою деятельность внутри СССР; а приговор Верховного суда ссылался на него в тех же терминах, что и на его отца. А теперь он в самом деле был вынужден действовать вместо своего отца. В течение нескольких недель процесса над Зиновьевым — Каменевым он опубликовал свою «Livre Rouge sur le procèss de Moscou»[99] — первое фактическое опровержение сталинистских обвинений и первое детальное разоблачение их несуразностей. Он представил доказательство того, что никогда не был вместе с отцом в Копенгагене и что отеля «Бристоль», в котором он якобы встречался с заговорщиками, в природе не существует. Он тщательно исследовал мистерию признаний, заявив, что «своими самообличительными заявлениями, не базирующимися ни на чем и не имеющими доказательств, своим буквальным повторением утверждений прокурора и своим рвением к клевете на самих себя подсудимые на самом деле говорят миру: „Не верьте нам, разве вы не видите, что это все ложь с начала до конца!“»
Однако он был потрясен до глубины души этой трагедией и самоунижением старых большевиков. Он всех их знал с детства, играл с их сыновьями на площадях и в коридорах Кремля и, став юношей, считал их великими деятелями революции и друзьями своего отца. С этими чувствами, еще живущими в его душе, он таким образом защищал их честь: «внутренняя душевная сила Зиновьева и Каменева значительно больше среднего уровня, хотя и этого оказалось недостаточно в таких совершенно исключительных обстоятельствах. Сотни тысяч… не смогли бы перенести даже сотую долю этого непрерывного и чудовищного давления, которому подвергались Зиновьев, Каменев и другие подсудимые». Но — «Сталин хочет головы Троцкого — вот его главная цель; и, чтобы заполучить ее, он прибегнет к самым крайним и мерзким небылицам… Он ненавидит Троцкого как живое воплощение идей и традиций Октябрьской революции». Не довольствуясь «триумфами» дома, ГПУ, фактически, стремится искоренить троцкизм и за рубежом. Они обвинили испанских троцкистов в развале Народного фронта и в попытке ликвидировать его лидеров; и они заклеймили польских троцкистов как агентов польской политической полиции, а германских — как агентов гестапо. «Сталин намеревается свести все политические разногласия в рабочем движении к этой формуле: ГПУ или гестапо? „Кто не с ГПУ, тот — с гестапо“. Сегодня он пользуется этим методом в основном в борьбе с троцкизмом, завтра он обратит его против других групп в рабочем классе… Горе, если мировое рабочее движение окажется неспособным защититься от этой смертельной отравы».
Троцкий описывает облегчение, с которым он получил в Хуруме первый экземпляр «Livre Rouge»: «Существуют формы паралича, при которых можно видеть, слышать и понимать все, но быть неспособным пошевелить пальцем, чтобы оттолкнуть от себя смертельную опасность. Такому политическому параличу подвергло нас норвежское „социалистическое“ правительство. Каким же неоценимым подарком была для нас в этих условиях книга Лёвы… Я вспоминаю, вступительные страницы показались скучными: они повторяли [знакомые] политические оценки… Но с момента, когда писатель начал свой независимый анализ процесса, я полностью ушел в чтение. Каждая глава казалась лучше предыдущей. „Наш смелый, дорогой Лёва, — говорили мы с женой друг другу. — У нас есть защитник!“ В своей переписке, полной боли, тревоги и нежности, Лёва описывал все, что делал, чтобы запустить кампанию против репрессий; и пересылал своим родителям каждое слово симпатии и поддержки, которое мог услышать от их слишком малочисленных доброжелателей.