Прощайте, глубокоуважаемый Валерий Яковлевич, и не думайте обо мне плохо. Целую руки Жанне Матвеевне.
С искренним уважением всегда преданный Виктор Мозалевский.
Д[ействующая] армия 270-ый Гатчинский Полк[36].
Парадоксальным образом, прожив почти всю свою сознательную жизнь в Москве, он остался полностью петербургским писателем по манерам, поэтике и литературным знакомствам: даже в редкие отлучки с фронта он едет именно в Петроград и обретает там то, чего болезненно вожделеет, — публикации, аудиторию и признание. В 1915 г. в журнале «Лукоморье» печатается его рассказ «Сверхженщина» (в героине которого мы, кажется, без труда опознаем Палладу Богданову — Бельскую[37]); следом он покидает этот журнал — не без скандала, но в приятной компании: письмо в редакцию с объявлением разрыва подписано им совместно с Ауслендером, Кузминым, Сологубом, Георгием Ивановым, М. Долиновым, Садовским и Слезкиным[38]. С четырьмя последними Мозалевский будет встречаться в литературном кружке «Медный всадник», организованном в Петрограде в 1916 г.[39] Неудивительно, что, демобилизовавшись и вернувшись в Москву в конце 1917 или начале 1918 г., он оказывается в социальном и литературном вакууме. Изоляцию первого рода он — обладатель юридического образования, лояльный к советской власти — преодолевает без труда, устроившись юрисконсультом в Военно — строительное управление Красной армии. С остальным сложнее, и первое явственное предложение о писательском союзничестве приходит к нему из Петрограда:
Дорогой Виктор Иванович, Во — первых — с праздником! Поздравляю сердечно Вас, жену Вашу, Ниночку[40] и няню. А во — вторых — с радостью, и даже двойной. Первая лучше всяких слов ясна Вам из прилагаемого мною письма Вашего брата. Вторая в следующем:
Мы издаем тут журнал «Петербург» раз в две недели (будет ежемесячным). Я — постоянная сотрудница; редактор — чудесный и умный филолог В. Шкловский. Издатель — денежный. Марка — «Алконоста» (лучшего издательства в П.). Ваше участие было бы очень ценно, но я не знаю, есть ли у Вас подходящие рассказы (нужны короткие (1/2 листа, не больше) и современные). Выберите, что сможете и пришлите. За рассказ плата 500–700 тысяч. За статьи кажется 150-200-250 т. Очень нужна статья о Москве ругательная. Гоненье на Москву — халтурницу [sic] и хулиганку. Чудесно было бы, если б написали. Журнал: задорный, боевой, веселый, талантливый, очень занимательный, но хорошей марки и bon ton’a Итак пишите и присылайте, а еще лучше приезжайте дня на 2, чтоб лично оглядеться и пристроить вещи. Издательства здесь есть. Издатели платят. Но т. к. у нас жизнь на 1/3 дешевле московской, то и цены у нас значительно ниже.
До свиданья, всего доброго всем вам. Не хандрите, не бросайте литературу, не валяйтесь без дела, не треплите себя по ненужным делам, — пишите. Вы год назад иронически писали обо мне, что я «в экстазе» (или как?). Я и теперь всё та же и также. Жизнь ничуть не плоха, а трудности — только напруживают волю к ней.
Ваша М. Шагинян[41].
Из этого плана ничего не вышло — журнал «Петроград» прекратился на втором номере, но сама идея бегства из Москвы должна была всерьез занять его воображение. Могли его подталкивать и семейные обстоятельства: брат, художник Иван Иванович Мозалевский (по прозвищу Мозоль[42]), в 1920 г. эмигрировал в Австрию, после чего перебрался в Берлин, где работал в местном отделении советского Госиздата и частных книжных предприятиях. По некоторым данным, в 1921 г. последовать его примеру собирался и Виктор Иванович[43], но план этот не воплотился. Два года спустя, заканчивая предисловие ко второму сборнику рассказов «Обман и др.» (вероятно, с помощью брата переправленному в берлинское издательство Е. А. Гутнова), Мозалевский пишет: «Что же сказать еще? Я люблю Россию, как она есть, верю в нее, жить могу только в ней и только ее жизнью. По профессии основной я юрист. Работаю в *** по своей специальности, работаю с любовью и, конечно, крикну всякому, кто говорит, что это де — jus asiaticum, nefas[44]: неправда!»[45]
42
Ср., напр., реплику И. Билибина: «Мозалевский ничего себе парень, но, как говорят в Одессе, “чтобы да, так нет”, и, во всяком случае, не простак (это Вы не раскусили), а хитрюга основательная и не слишком искренний, прикидывается. Мы с Нарбутом знали его хорошо. Нарбут называл его: Мозоль. Конечно, он не дурной человек, и я буду рад его увидеть» (И. Я. Билибин в Египте. 1920–1925: Письма, документы и материалы. М., 2009. С. 156).