Троя: Пять тысяч лет реальности и мифа

Глава 10 Падение Илиона

Десятый год войны подошел к концу. Наступили первые дни лета,^{485} прорицатель Калхант созвал ахейских вождей на собрание и «обратился к пришедшим с внушенною мудростью речью». По версии Квинта Смирнского, он объяснил, что сражения следует прекратить, а вместо этого «иную уловку измыслить». И тогда Одиссей предложил:

Коль суждено аргивянам при помощи хитрой уловки
город разрушить Приама, давайте коня изготовим,
самых достойных для битвы мужей поместим в него скрытно.
Войску же следует тотчас к Тенедосу путь свой направить,
жаркому пламени прежде предавши шатры и палатки,
чтобы троянцы, из града уход неприятеля видя,
смело могли выходить на равнину. Но некий отважный
подле коня деревянного муж должен будет остаться
сердцем бестрепетен, Трои доселе сынам не известный,
дабы ответить умел на вопрос их, что войско ахейцев
к дому направило путь и, желая несчастий избегнуть,
изображенье коня изготовило дивное в страхе
перед обидой Паллады за Трои копейщиков славных.
Он вопрошавшим его обо всем рассказал бы толково,
так чтобы, веря словам тем, на горе себе пригласили
в город высокий троянцы достойного жалости гостя.
Оный же знак бы подал нам напасть, для одних самолично
яркий зажегши огонь, а другим сообщив, когда можно
станет наружу из чрева коня деревянного выйти,
только лишь Трои сыны беззаботному сну предадутся.

Создание деревянного коня поручили Эпею, который славился как искусный строитель. Ему помогала Афина. Ахейцы нарубили на Иде множество деревьев, очистили стволы и распилили их на доски… Работа была окончена за три дня. Конь получился как живой. Эпей

вырезал голову, хвост изготовил творению пышный,
острые уши добавил и свет пропускавшие очи,
все как у скачущей лошади. Словно живое стояло
в стане данайцев творенье.^{486}

В боку у коня имелось отверстие — через него пятьдесят^{487} лучших воинов вошли внутрь. Ахейцы написали на боку скульптуры следующие слова: «Благополучно возвратившись домой, эллины посвятили это благодарственное приношение богине Афине». Потом они погрузились на корабли, подожгли брошенный лагерь и вышли в море. Но плыли они недолго — дошли до острова Тенедос, расположенного в пяти километрах от берегов Троады, и «стали на якорь в засаде» в небольшой бухте. Рядом с пылающим лагерем остался лишь один из воинов Агамемнона — Синон, который должен был разыграть перед троянцами заранее сочиненную для него Одиссеем роль.^{488}

Это случилось, как пишет Дионисий Галикарнасский, в восьмой день до конца месяца таргелиона по афинскому летосчислению, или за семнадцать дней до летнего солнцестояния, — то есть примерно 5 июня[55]. Проснувшись утром, троянцы со стен города увидели столбы дыма над брошенным вражеским лагерем. Они кинулись в бухту и обнаружили, что неприятель уплыл, а на берегу стоит гигантский деревянный конь. Начались споры о том, что с этим странным сооружением следует сделать.

Если верить Вергилию, один из троянцев, Тимет, — «с умыслом злым иль Трои судьба уж так порешила» — сразу же предложил втащить коня в город.^{489} Заподозрить Тимета в злом умысле, пожалуй, можно не без оснований. Вероятно, это был тот самый Тимет, чью жену Киллу и сына Муниппа Приам в свое время приказал убить во исполнение оракула. Поступок Приама мог тем более возмутить Тимета, что оракул в равной степени относился и к жене самого Приама Гекубе, которую царь тем не менее пощадил.^{490}

Другие троянцы, «кто судил осмотрительней и прозорливей», предложили вполне разумные меры: сбросить непонятное сооружение в море, сжечь его или на крайний случай «отверстье пробить и тайник в утробе разведать». Особенно рьяно противился введению коня в город Лаокоон, брат Анхиза. Он, согласно Вергилию, кричал:

Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть.
Тевкры, не верьте коню: обман в нем некий таится!
Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев.

К словам Лаокоона стоило прислушаться хотя бы потому, что он был жрецом. Гигин называет его служителем Аполлона, Вергилий — Посейдона. Так или иначе, это был человек, общавшийся с богами. Разъяренный Лаокоон бросил в коня копье. Его поддержала Кассандра, которая прямо сказала, что внутри коня сидят вооруженные воины. Вообще говоря, проверить это ничего не стоило, и троянцы уже готовы были прислушаться к скептикам, но тут появились местные пастухи, ведущие за собой связанного Синона.

55

Dion. Hal., I.63.1; согласно Паросскому мрамору (Marm. Par.) — в седьмой день до конца таргелиона.