Следующим этапом была переписка со Стамбулом, которую паши вели уж из мест интернирования. В качестве примера здесь можно сослаться опять же на Очаковского сераскира Яхья-пашу [1], который в 1737–1739 гг. участвовал в выработке предварительных условий мирного договора и, одновременно, пытался убедить Порту заключить с Россией соглашение об обмене военнопленными или, по крайней мере, выделить средства на улучшение положения османских пленников.
При этом паша действовал не только с одобрения, но и при явном содействии Петербурга, принявшего на себя не только расходы на пересылку его корреспонденции, но и решавшего некоторые организационные задачи. В подтверждение последнему сошлемся на письмо императрицы Анна Иоанновны Правителю Малороссии князю И. Ф. Барятинскому от 23 декабря 1737 г.: «По прошению обретающегося здесь турецкого пленного сераскира Яхья-паши, отправлены отсюда с письмами его в турскую землю к верховному визирю лейб-гвардии нашей Преображенского полку подпоручик Репнинский, и его сераскира кегая, чрез Киев. Оной же сераскир просил, чтоб с тем его кегаем, яко уже человек старый, для услужения ему отпустить из обретающихся в Нежине его сераскира служителей из пленных турков двух человек, которых он выберет, которых тот кегая имеет из турской земли назад с собою привезти, на это мы и соизволили».
К сказанному нужно добавить, что в 1738–1739 гг. Яхья-паша составлял списки турок, находящихся в плену, а вскоре по окончанию войны пытался силами собственной свиты организовать розыск тех своих соотечественников, которые, по его мнению, могли удерживаться в России незаконно. (Сразу же заметим, что эту инициативу сераскира российские власти не поддержали)[197].
Еще одной заметной фигурой в сфере дипломатии мы считаем бывшего Главнокомандующего оттоманским флотом трехбунчужного Рамиз-пашу [28]. Едва ли не с первых дней своего пребывания в России (15 марта 1809 г.) этот человек требовал отправить его в Петербург, «где он мог бы переговорить с правительством о русско-турецких отношениях». Однако успеху дипломатической деятельности паши изначально не способствовало то обстоятельство, что он категорически отвергал саму мысль о каких-либо территориальных уступках России со стороны Турции, тогда как Петербург считал согласие Порты на такие уступки непременным условием для начала мирных переговоров. Тем не менее Рамиз-паше было позволено вести переписку со Стамбулом, а в период с декабря 1809 г. по август 1810 г. (по другим данным, до января 1811 г.) он работал в Петербурге, где встречался и беседовал с императором, Министром иностранных дел и иными сановниками. (Поскольку в трудах А. Ф. Миллера неоднократно указывалось на отсутствие каких-либо данных о встрече Александра I и Рамиз-паши [28], считаем необходимым внести в этот вопрос ясность и отметить, что государь дал Рамиз-паше личную аудиенцию 19 декабря 1809 г. после полудня, что подтверждается соответствующей записью в Камер-фурьерском журнале)[198].
Как следует из специальной справки, составленной в Российском МИД по итогам визита Рамиз-паши в столицу, последний «приехал в С.-Петербург в надежде быть полезным обеим империям ускорением мира <…> он хотел бы добиться прекращения нынешней войны, которую он считает полезной лишь для честолюбивых проектов третьей стороны. Он ходатайствует о применении прозорливой и великодушной политики, состоящей в предложении выгодных для его родины условий мира <…>. В том случае, если эти соображения не будут признаны уважительными и если от Порты нужно потребовать жертв, то, вероятно, можно будет найти большее послушание в лице другой части [турецкой политической — В.П.] эмиграции»[199].
Иными словами, визит Рамиз-паши в Петербург окончился, по сути своей, безрезультатно. И хотя в дальнейшем он выдвигал еще ряд проектов (перенести мирные переговоры из Бухареста в Стамбул; немедленно заключить русско-турецкий военный союз; сформировать из бывших османских пленных вооруженный отряд в количестве не менее 2 тыс. чел.[200] и захватить с ним Журжево и Рущук, что «обеспечит прочный мир на русско-турецкой границе» и др.), все они были отклонены российской стороной практически без рассмотрения[201].
197
РГИА. Ф. 1329. Оп. 1. Д. 68. Л. 499; АВПРИ. Ф. 89. Оп. 1. Д. 38. Л. 30, 37; Д. 65. Л. 57; Сборник военно-исторических материалов… Вып. XI. — С. 196–197; Сборник русского исторического общества. Т. 80. — С. 220; Т. 86. — С. 8–13.
198
Церемониальный камер-фурьерский журнал… 1809 (июль — декабрь). — С. 410, 459–460; 1810 г. (январь — июнь). — С. 242; 1811 г. (январь — июнь). — С. 8;
199
Цитир. по:
200
К слову, формирование такого отряда было фактически начато, что, вероятно, и послужило основой для возникновения мифа об участии в Отечественной войне 1812 г. на стороне России некоего полка турецких добровольцев. (Хотя в 1812 г. многие османы действительно горели желанием сразиться с Наполеоном и вместо репатриации пошли на службу в русскую армию).