В отраженно-мутном свете
Целовались мы, как дети,
Крепко, долго — целый час.
В первый и последний раз.
Муза («Я не один, я с музой…»)
Я не один, я с музой
И муза мне верна.
Растрепанной медузой
Плывет во тьме она.
Качается бесцветным,
Светящимся пятном
И призраком рассветным
Мелькает под окном.
Но чем бы ни играла
Она в своем раю,
Ее сухое жало
Я сразу узнаю.
Через моря и реки
Она летит стрелой,
Чтоб оградить навеки
Тебя от силы злой.
Чтоб рук твоих простертых
Скорей коснуться вновь
И воскресить из мертвых
Погибшую любовь.
«Не спрашивай — я все забыл…»
Не спрашивай — я все забыл:
И чем я был и как я жил,
Все имена и все названья.
Кого преследовать дерзал,
Чье сердце бедное терзал
Надеждой близкого свиданья.
Но мой внимательный двойник
В свой обличающий дневник
Записывает все прилежно.
И снова тайную тетрадь
Он раскрывает и опять
Рукою машет безнадежно.
«Мы расстались у фонтана…»
Мы расстались у фонтана,
Зеленела в нем звезда.
Ты сказала «буду рано».
Я услышал: «никогда».
Сколько этих мимолетных
— Не давай себя увлечь —
Сумасшедших, беззаботных,
Навсегда забытых встреч.
Не пришла. И сердце радо.
Никогда не приходи…
Высока моя ограда,
Бесконечность впереди.
Суета («На голых ветках пели птицы…»)
На голых ветках пели птицы,
Но пенью птиц я не внимал.
Учитель ставил единицы
И головой седой качал.
А я мечтал о вечной дружбе,
О вольной жизни удалой,
О славных подвигах, о службе,
О том, что буду я герой.
Великий Цезарь Победитель,
Держащий мир в своей руке.
А бедный ангел мой хранитель
Тихонько плакал в уголке.
Сквозняк («Вздорных снов, предчувствий ложных…»)
Вздорных снов, предчувствий ложных,
Помни, друг, на свете нет.
Но судьба глупцов безбожных
Забывать язык примет.
Шерсть ли дыбом на собаке,
Камнем перстень ли с руки —
Это все оттуда знаки,
С гор высоких сквозняки.
Ветерок потусторонний
Ураганом все смелей,
Веселей и беззаконней
Рвется в дом из всех щелей.
Безразлично, что ты скажешь,
Что со страху наплетешь —
Ложью трещин не замажешь,
Дыр насмешкой не забьешь.
Новый журнал. 1955. № 41.
Уйти («От всех — навеки, навсегда…»)
От всех — навеки, навсегда.
И от всего — навеки тоже.
В окне — холодная звезда,
В углу — солома и рогожа.
Не знать, не помнить ничего,
Ни торжества, ни униженья.
Ни даже счастья своего.
Ни одного стихотворенья.
Пусть только небо и земля.
Четыре вечные стихии.
Необозримые поля.
Воспоминанье о России.
Опыты. 1953. № 2.
«О не пойму, никогда не пойму…»
О не пойму, никогда не пойму
Эту пустую загробную тьму,
Круговращенье потухших планет,
Где существует лишь то, чего нет.
И не понять, до конца не понять,
Что можно любить и вдруг перестать.
«Есть что-то странное в моих мечтах…»
Есть что-то странное в моих мечтах,
В моих стихах, в моем оцепененье,
В протянутых бессмысленно руках,
В растущем с каждым днем недоуменье.
Что б ни случилось, — все наоборот,
Не то, не так, — сливается, двоится.
О, неужели этот мир — не тот,
В котором мне положено родиться?
Но отчего ж я так его люблю.
Так всепрощающе его жалею,
Его дыханье каждое ловлю
И о спасении мечту лелею?
Новый журнал. 1962. № 69.
СОВРЕМЕННИКИ О В.А. ЗЛОБИНЕ
Юрий Терапиано. Владимир Злобин[668]
«Дорогой Юрий Константинович, мы едем к Гиппиус в воскресенье. Т. к. я перед тем не дома, то встретимся между тремя и половиной четвертого в кафе des Tourelles, на углу rue de l’Alboni и Bd. Delessert, это возле метро Passy, на площади. Буду Вас ждать. Жму руку. В. Ходасевич. Пятница». Штемпель на открытке: 2 апреля 1926 года.
Четвертого апреля, следовательно, в воскресенье, Владислав Ходасевич повел меня к Мережковским, на 11-бис rue du Colonel Bonnet, и первым, кто встретил нас, открыв двери, был секретарь Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус — Владимир Ананьевич Злобин.
С того дня прошло столько лет, совершилось множество самых разнообразных событий, и до и после Второй мировой войны, но и сейчас облик В. А. Злобина для меня остался таким же, как и в первый день знакомства.
Элегантный, сдержанный, говорящий как-то особо, слегка размеренно, всегда определенно, твердо высказывающий свои взгляды, пунктуально точный во всех литературных делах и встречах, Владимир Ананьевич, можно без преувеличения сказать, был «точкой опоры» квартиры на rue du Colonel Bonnet, и Мережковские во всем полагались на «Володю».
вернуться
Юрий Терапиано. Владимир Злобин. Печ. по изд.: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974). Париж; Нью-Йорк: Альбатрос; Третья волна, 1987.