что выше знания любого.
Его вершина недоступна,
и нет науки, овладевшей
тем высшим знаньем целокупно
иль превзойти его сумевшей.
Но сам себя преодолевший,
вкусит неведенья такого,
превыше став всего земного.
И, коль желаешь ты ответа —
– что тайна высшая скрывает? —
скажу: благое знанье это
суть Божества собой являет.
Нам Божья милость позволяет
вкусить неведенья такого,
что выше знания любого.
МЛАДОЙ ПАСТУХ[91]
Младой пастух скорбит в тоске безгласной.
Он устремился, чуждый развлеченьям,
к своей пастушке каждым помышленьем,
и грудь его больна любовью страстной.
Не потому он плачет, что напрасной
своей любовью уязвлен глубоко,
но оттого страдает он жестоко,
что позабыт пастушкою прекрасной.
И, позабыт пастушкою прекрасной,
он терпит эти тяжкие мученья,
чужой земли приемлет поношенья,
и грудь его больна любовью страстной.
И говорит пастух: «О я, несчастный!
Ведь ей теперь любовь моя постыла!
Она меня навеки позабыла
и я томлюсь любовью этой страстной!»
И вот, истерзан мукой ежечасной,
однажды он на дерево поднялся
и за руки повешенным остался
и грудь его больна любовью страстной.
И без опоры, и с опорой...
И без опоры, и с опорой
во тьме, без света обитаю;
во всем предел свой обретаю.
О всех созданиях из плоти
душа навеки позабыла,
и над собою воспарила,
и Бог был с нею в том полете,
опорой, что ее хранила.
И посему сказать я вправе,
что вещь, прекрасней нет которой,
моя душа узрела въяве —
и без опоры, и с опорой!
Пусть жизнь моя объята тьмою —
то участь всех в земной юдоли,
я не скорблю об этой доле!
Моя любовь творит со мною
досель невиданное чудо:
порою слепну я, но знаю —
душа любви полна, покуда
во тьме, без света обитаю.
Меня ведет любви той сила:
она, живя во мне незримо,
добро ли, зло, что мне чинимо —
единым яством обратила
и жизнь в себя преобразила.
И в этом сладостном томленье
я словно в пламени сгораю,
и, раненый без исцеленья,
во всем предел свой обретаю.
Пусть без жизни я живу...
Пусть без жизни я живу —
избавленья все же чаю,
смерти до́ смерти желаю.
Не со мною жизнь моя.
Я без Бога изнываю:
без Него — себя теряю...
Это ль жизнь? Живу ли я?
Сто смертей в себе тая,
жизни истинной я чаю,
смерти до́ смерти желаю.
Стала жизнь моя тюрьмой,
жизни подлинной лишеньем,
и всечасным умерщвленьем.
Скоро ль свижусь я с Тобой?
Слышишь, Боже, голос мой —
эту жизнь я отвергаю,
смерти до́ смерти желаю.
Так далёко от Тебя,
что за жизнь я ныне знаю?
Только смерть свою вкушаю,
тем мучительней скорбя,
что ни часа не́ жил я!
Тяжкий жребий проклинаю,
смерти до́ смерти желаю.
Бьюсь, как рыба без воды,
только рыбе облегченье
даровал Ты — без сомненья,
смерть прервет ее труды!
Не сравнить ничьей беды
с мукой, что давно я знаю —
смерти до́ смерти желаю.
Этих мук не утолит
встреча в Таинстве с Тобою —
ведь разлука, я не скрою,
тем сильней меня томит.
Век мой жалобы все длит!
Я Тебя увидеть чаю,
смерти до́ смерти желаю.
Боже, в силах я едва ль
жить надеждою одною —
страх не свидеться с Тобою,
что ни день, двоит печаль,
и язвит острей, чем сталь.
Избавленья ожидаю,
смерти до́ смерти желаю.
Так от гибели избавь,
дай мне жизнь, мой Бог, и доле
не держи меня в неволе,
в сих тенетах не оставь!
Зреть тебя я жажду вьявь,
и немыслимо страдаю,
смерти до́ смерти желаю.
Я оплачу жизнь мою
и оплачу смерть, плененный;
92
Написано в 1580-1587 гг. в Андалусии. По форме представляет собой «увенчанную балладу».
93
Написано до 1573 г. По форме представляет собой «увенчанную балладу». Строка «смерти до смерти желаю» принадлежит также святой Терезе Авильской.