Вот что было с царевной Мариам, ее отцом и кривым везирем. Что же касается Hyp ад-Дина и старика москательщика, то Hyp ад-Дин отправился к москательщику, другу своего отца, и взял у его жены на время изар, покрывало, башмаки и одежду — такую, как одежда женщин Искандарии, и вернулся к морю, и направился к кораблю, где была Ситт-Мариам, но увидел, что место пустынно и цель посещения далека…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Hyp ад-Дни увидел, что место пустынно и цель посещения далека, его сердце стало печальным, и он заплакал слезами, друг за другом бегущими, и произнес слова поэта:
И Hyp ад-Дин пошел по берегу моря, оборачиваясь направо и. налево, и увидал людей, собравшихся на берегу, и они говорили: «О мусульмане, нет больше у города Искандарии чести, раз франки вступают в него и похищают тех, кто в нем есть, и они мирно возвращаются в свою страну, и не выходит за ними никто из мусульман или из воинов нападающих!» — «В чем дело?» — спросил их Hyp ад-Дин. И они сказали: «О сынок, пришел корабль из кораблей франков, и в нем были войска, и они сейчас напали на нашу гавань и захватили корабль, стоявший там на якоре, вместе с теми, кто был на нем, и спокойно уехали в свою страну». И Hyp ад-Дин, услышав их слова, упал, покрытый беспамятством, а когда он очнулся, его спросили о его деле, и он рассказал им свою историю, от начала до конца. И когда люди поняли, в чем с ним дело, всякий начал его бранить, и ругать, и говорить ему: «Почему ты хотел увести ее с корабля только в изаре и покрывале?» И все люди говорили ему слова мучительные, а некоторые говорили: «Оставьте его, достаточно с него того, что с ним случилось». И каждый огорчал Hyp ад-Дина словами и метал в него стрелами упреков, так что он упал, покрытый беспамятством.
И когда люди и Hyp ад-Дин были в таком положении, вдруг подошел старик москательщик, и он увидел собравшихся людей, и направился к ним, чтобы узнать в чем дело, и увидел Hyp ад-Дина, который лежал между ними, покрытый беспамятством. И москательщик сел подле него, и привел его в чувство, и, когда Hyp ад-Дин очнулся, спросил его: «О дитя мое, что означает состояние, в котором ты находишься?» — «О дядюшка, — ответил Hyp ад-Дин, — невольницу, которая у меня пропала, я привез из города ее отца на корабле и вытерпел то, что вытерпел, везя ее, а когда я достиг этого города, я привязал корабль к берегу и оставил невольницу на корабле, а сам пошел в твое жилище и взял у твоей жены вещи для невольницы, чтобы привести ее в них в город. И пришли франки, и захватили корабль и на нем невольницу, и спокойно уехали, и достигли своего корабля».
И когда старик москательщик услышал от Hyp ад-Дина эти слова, свет сделался перед лицом его мраком, и он опечалился о Hyp ад-Дине великой печалью. «О дитя мое, — воскликнул он, — отчего ты не увез ее с корабля в город без изара? Но теперь не помогут уже слова! Вставай, о дитя мое, и пойдем со мной в город, — может быть, Аллах наделит тебя невольницей более прекрасной, чем та, и ты забудешь с нею о первой девушке. Слава Аллаху, который не причинил тебе в ней никакого убытка, а наоборот, тебе досталась через нее прибыль! И знай, о дитя мое, что соединение и разъединение — в руках владыки возвышающегося». — «Клянусь Аллахом, о дядюшка, — воскликнул Hyp ад-Дин, — я никак не могу забыть о ней и не перестану ее искать, хотя бы мне пришлось выпить из-за нее чашу смерти». — «О дитя мое, что ты задумал в душе и хочешь сделать?» — спросил москательщик. И Hyp ад-Дин сказал: «Я имею намерение вернуться в страну румов и вступить в город Афранджу и подвергнуть свою душу опасностям, и дело либо удастся, либо не удастся». — «О дитя мое, — молвил москательщик, — в ходячих поговорках сказано: «Не всякий раз останется цел кувшин». И если они в первый раз с тобой ничего не сделали, то, может быть, они убьют тебя в этот раз, особенно потому, что они тебя хорошо узнали». — «О дядюшка, — сказал Hyp ад-Дин, — позволь мне поехать и быть убитым быстро из-за любви к ней. Разве могу я жить, оставив ее в мучениях и растерянности?»
А по соответствию судьбы, в гавани стоял один корабль, снаряжаемый для путешествия, и те, кто ехал на нем, исполнили все свои дела, и в эту минуту они выдергивали причальные колья.
И Hyp ад-Дин поднялся на корабль, и корабль плыл несколько дней, и время и ветер были для путников хороши. И когда они ехали, вдруг появились корабли из кораблей франков, кружившие по полноводному морю. А увидев корабль, они всегда брали его в плен, боясь за царевну из-за воров мусульман, и когда они захватывали корабль, то доставляли всех, кто был на нем, к царю Афранджи, и тот убивал их, исполняя обет, который он дал из-за своей дочери Мариам. И они увидели корабль, в котором был Hyp ад-Дин, и захватили его, и взяли всех, кто там был, и привели к царю, отцу Мариам, и, когда пленников поставили перед царем, он увидел, что их сто человек мусульман, и велел их зарезать в тот же час и минуту, и в числе их был Hyp ад-Дин, а палач оставил его напоследок, пожалев его из-за его малых лет и стройности его стана.
И когда царь увидел его, он его узнал как нельзя лучше и спросил его: «Hyp ад-Дин ли ты, который был у нас в первый раз, прежде этого раза?» И Hyp ад-Дин ответил: «Я не был у вас, и мое имя не Hyp ад-Дин, мое имя — Ибрахим». — «Ты лжешь! — воскликнул царь. — Нет, ты Hyp ад-Дин, которого я подарил старухе, надсмотрщице за церковью, чтобы ты помогал ей прислуживать в церкви». — «О владыка, — сказал Hyp ад-Дин, — мое имя Ибрахим». И царь молвил: «Когда старуха, надсмотрщица за церковью, придет и посмотрит на тебя, она узнает, Hyp ад-Дин ли ты или кто другой».
И когда они говорили, вдруг кривой везирь, который женился на царской дочери, вошел в ту самую минуту, и поцеловал перед царем землю, и сказал: «О царь, знай, что постройка дворца окончена, а тебе известно, что я дал обет, когда кончу постройку, зарезать у дворца тридцать мусульман, и вот я пришел к тебе, чтобы взять у тебя тридцать мусульман, и зарезать их, и исполнить обет Мессии. Я возьму их под мою ответственность, в виде займа, а когда прибудут ко мне пленные, я дам тебе других, им взамен». — «Клянусь Мессией и истинной верой, — сказал царь, — у меня не осталось никого, кроме этого пленника». И он показал на Hyp ад-Дина и сказал везирю: «Возьми его и зарежь сейчас же, а я пришлю тебе остальных, когда прибудут ко мне пленные мусульмане». И кривой везирь встал, и взял Hyp ад-Дина, и привел его ко дворцу, чтобы зарезать его на пороге его дверей. И маляры сказали ему: «О владыка, нам осталось работать и красить два дня. Потерпи и подожди убивать этого пленника, пока мы не кончим красить. Может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты зарежешь их всех разом и исполнишь свой обет в один день». И тогда везирь приказал заточить Hyp ад-Дина…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда везирь приказала заточить Hyp ад-Дина, его отвели, закованного, в конюшню, и он был голоден, и хотел пить, и печалился о себе, и увидел он смерть своими глазами. А по определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого — Ляхик[169], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали цари Хосрои[170]. И один из его коней был серый, без пятнышка, а другой — вороной, словно темная ночь, и все цари островов говорили: «Всякому, кто украдет одного из этих коней, мы дадим все, что он потребует из красного золота, жемчугов и драгоценностей», — но никто не мог украсть никоторого из этих коней.
170