Тысяча и одна ночь

«О царевна, — сказала ей дочь везиря, — не печалься, и пойдем сейчас к окну дворца, — у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и сладкою речью, и, кажется, он покинутый влюбленный». — «По какому признаку ты узнала, что он покинутый влюбленный?» — спросила Ситт-Мариам. И дочь везиря сказала: «О царевна, я узнала это потому, что он говорит касыды[171] и стихи в часы ночи и часы дня». И Ситт-Мариам подумала про себя: «Если слова дочери везиря истинны, то это примета огорченного, несчастного Али-Hyp ад-Дина. Узнать бы, он ли тот юноша, про которого говорит дочь везиря!» И тут усилилась любовь Ситт-Мариам, ее безумие, волнение и страсть, и она поднялась в тот же час и минуту, и, подойдя с дочерью везиря к окну, посмотрела в него и увидела, что тот юноша — ее возлюбленный и господин Hyp ад-Дин. И она пристально всмотрелась в него и узнала его как следует, но только он был больной от великой любви к ней и влюбленности в нее и от огня страсти, мук разлуки и безумия любви и тоски и сильно исхудал. И он начал говорить и сказал:

 Сердце пленено, глаза в неволе,
 И у них заступников нет боле.
 В плаче и в тоске неумолимой,
 В страсти и в печали о любимой,
 В слове: «Как мне быть в моей заботе!» —
 Восемь свойств любимой вы найдете.
 Назову к ним шесть и пять в придачу.
 Слушайте, как говорю и плачу:
 Мысли, вздохи, боль, воспоминанья,
 Страсти, безнадежность и страданье.
 Брошенность, безумство, беспокойство,
 Горе, беды, — вот все эти свойства.
 Уж мое терпенье истощилось.
 Гибель для меня — господня милость.
 Страсть моя растет, мне нет покоя.
 Ты, кто спрашиваешь — что такое
 Огнь в груди, который полыхает? —
 Знай, что он в слезах не затухает.
 Утопаю я в морях рыданий
 И горю от неземных страданий.

И, увидев своего господина Hyp ад-Дина и услышав его разбивающие сердце стихи и дивные слова, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла это от дочери везиря, сказав ей: «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснение моей груди!»

А затем она в тот же час и минуту поднялась, и отошла от окна, и вернулась на свое место, и дочь везиря ушла к себе. И Ситт-Мариам выждала некоторое время, и вернулась к окну, и, сев у окна, стала смотреть на своего господина Hyp ад-Дина и вглядываться в его тонкость и нежность его свойств, и увидела она, что он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, но только он вечно печален и струит слезы, так как вспоминает о том, что минуло. И он произносит такие стихи:

 Я ждал свиданья, думал, что оно:
 Бессрочно. Нет! Страдать мне суждено.
 И слез потоки с морем в состязанье.
 Лишь от хулителей таю рыданья.
 Разлуки вестник! Если бы я мог,
 Ему язык без жалости отсек.
 Виню я дни за их насмешку злую,
 На их нерасторопность негодую.
 К кому идти — лишь ты мне дорога?
 Я сердце шлю — оно тебе слуга.
 Кто оскорбительницу обуздает
 За то, что своевольно унижает?
 Я дал ей душу, чтобы берегла,
 Но вся судьба разорена дотла.
 Я жизнь свою истратил на страданья,
 Хотя б в награду получить свиданье!
 Газель моя, властительница сил,
 Довольно расставаний я вкусил.
 Лицо твое — всей красоты слиянье,
 Грех на тебе — что я на расстоянье.
 Зачем я отдал сердце на постой,
 Сам виноват, что разлучен с тобой.
 Струятся слезы бурною рекою,
 Пойду за ними, ибо нет покоя,
 И умереть лишь потому боюсь.
 Что навсегда с надеждой расстаюсь.

И когда Мариам услышала от Hyp ад-Дина, влюбленного, покинутого, это стихотворение, пришло к ней из-за его слов сострадание, и она пролила из глаз слезы и произнесла такие стихи:

 Свиданья я просила: вот оно,
 Но я нема, я смущена жестоко.
 И потому не произнесено
 Ни одного готового упрека.

И Hyp ад-Дин, услышав слова Ситт-Мариам, узнал ее, и заплакал сильным плачем, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это звук голоса Ситт-Мариам — кушачницы — без сомнения и колебания и метания камней в неведомое…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Hyp ад-Дин, услышав, что Мариам произносит стихи, воскликнул про себя: «Поистине, это звук голоса Ситт-Мариам, без сомнения и колебания и метания камней в неизвестное! Посмотреть бы, правильно ли мое предположение, действительно ли это она или кто-нибудь другой!» И потом усилилась печаль Hyp ад-Дина, и он заохал, и произнес такие стихи:

 Когда я увидал хулителя любви,
 Любовь нашла простор и растеклась в крови.
 Но я не попрекнул любимую ни словом.
 Несчастный, не умел казаться я суровым.
 Хулитель произнес: «Так что же ты молчишь!
 Как подобает, с ней зачем не говоришь?»
 И я ему в ответ: «Не понимая нас,
 Влюбленных, для кого советы ты припас?
 Ведь первый знак любви, когда, лишаясь речи,
 Возлюбленный молчит при долгожданной встрече».

А когда он окончил свои стихи, Ситт-Мариам принесла чернильницу и бумаги и написала в ней после священных слов: «А затем — привет на тебе Аллаха и милость его и благословенье! Сообщаю тебе, что невольница Мариам тебя приветствует и что велика по тебе ее тоска, и вот ее послание к тебе. В минуту, когда эта записка попадет к тебе в руки, тотчас же и немедленно поднимайся и займись тем, чего Мариам от тебя хочет, с крайней заботой и берегись ослушаться ее или заснуть. Когда пройдет первая треть ночи (а этот час — самое счастливое время), у тебя не будет иного дела, кроме как оседлать обоих коней и выйти с ними за город, и всякому, кто спросит: «Куда ты идешь?» — отвечай: «Я иду их поводить». Если ты так скажешь, тебя не задержит никто: жители этого города уверены, что ворота заперты».

И потом Ситт-Мариам завернула записку в шелковый платок и бросила ее Hyp ад-Дину из окна, и Hyp ад-Дин взял ее, и прочитал, и понял, что в ней содержится, и узнал почерк Ситт-Мариам. И он поцеловал записку, и приложил ее ко лбу между глаз, и вспомнил былую приятную близость, и пролил слезы из глаз.

А потом Hyp ад-Дин, когда опустилась над ним ночь, занялся уборкой коней и выждал, пока прошла первая треть ночи, и тогда в тот же час и минуту подошел к копям и положил на них два седла из лучших седел, а затем вывел их из ворот конюшни и запер ворота и, дойдя с конями до городских ворот, сел, ожидая Ситт-Мариам.

Вот то, что было с Hyp ад-Дином. Что же касается царевны Мариам, то она в тот же час и минуту направилась в помещение, приготовленное для нее во дворце, и увидела, что кривой везирь сидит в этом помещении, опершись на подушку, набитую перьями страуса (а он совестился протянуть к Ситт-Мариам руку или заговорить с нею). И, увидав его, Ситт-Мариам обратилась в сердце к своему господу и сказала: «О боже, не дай ему достигнуть со мною желаемого и не суди мне стать нечистой: после чистоты!» А потом она подошла к везирю, и выказала к нему дружбу, и села подле него, и приласкала его, и сказала: «О господин мой, что это ты от нас отворачиваешься? Высокомерие ли это с твоей стороны и надменность ли к нам? Но говорит сказавший ходячую поговорку: «Когда приветствие не имеет сбыта, приветствуют сидящие стоящих». И если ты, о господин мой, не подходишь ко мне и не заговариваешь со мною, тогда я подойду к тебе и заговорю с тобой». — «Милость и благодеяние — от тебя, о владеющая землею и вдоль и поперек, и разве я не один из твоих слуг и ничтожнейших твоих прислужников? — ответил везирь. — Мне только совестно посягнуть на возвышенную беседу с тобой, о жемчужина бесподобная, и лицо мое перед тобой глядит в землю». — «Оставь эти слова и принеси нам еду и напитки», — сказала царевна.

171

Касыда — длинное стихотворение, наиболее распространенный жанр арабской древней и средневековой поэзии.