Такова моя история, изложенная в том же порядке и последовательности, как она действительно протекала. Но один Аллах всеведущ!
Когда султан Махмуд и его визирь, бывший султан-дервиш, выслушали эту историю второго молодого человека, они удивились до крайних пределов удивления тому порядку и ясности, с которыми она была рассказана. И султан сказал молодому человеку:
— Клянусь моей жизнью! Если даже причина твоего заключения не была столь незаконна, я все-таки освободил бы тебя, выслушав твой рассказ. — И он прибавил: — Можешь ли ты привести нас к дворцу юной девушки?
И он отвечал:
— Могу, конечно, даже с закрытыми глазами!
Тогда султан, и визирь, и новый придворный, бывший первый сумасшедший, встали, и султан сказал молодому человеку, приказав снять с него оковы:
— Предшествуй нам на пути, ведущему к твоей супруге!
И уже все четверо готовы были выйти, как вдруг третий молодой человек, который еще оставался с цепью на шее, воскликнул:
— О господа мои! Да будет Аллах над всеми нами! Прежде чем уходить, выслушайте мою историю, ибо она еще более необыкновенна, чем история моих товарищей!
И султан сказал ему:
— Освежи сердце свое и успокой дух свой, ибо мы не замедлим вернуться сюда!
И они пошли, предшествуемые молодым человеком, пока не приблизились к дверям дворца, увидав который, султан воскликнул:
— Аллах акбар![29] Да сгинет Иблис-искуситель! Этот дворец, о друзья мои, есть жилище третьей дочери моего дяди, покойного султана. И наша судьба — непостижимая судьба. Хвала Тому, Кто соединяет разъединенное и восстанавливает расторгнутое!
И он вошел во дворец в сопровождении своих спутников и приказал уведомить о своем прибытии дочь своего дяди, которая поспешила предстать между рук его.
И действительно, это оказалась дева совершенной любви! И она поцеловала руку султана, супруга сестры своей, и заявила, что ожидает его приказаний.
И султан сказал ей:
— О дочь моего дяди, я привел тебе твоего супруга, этого прекрасного юношу, которого я сию минуту назначаю вторым придворным, и отныне он будет постоянным моим сотрапезником и сотоварищем. Ибо я знаю его историю и мимолетную неприятность, которая произошла между вами. Но впредь этого не повторится, потому что он уже отдохнул и укрепился.
И юная девушка отвечала:
— Слушаю и повинуюсь! И с той минуты, как он находится под твоим покровительством и под твоим ручательством, и так как ты утверждаешь, что он уже укрепился, я согласна жить с ним опять!
И султан сказал ей:
— Да воздастся тебе за это, о дочь моего дяди! Ты сняла большую тяжесть с моего сердца! — И он прибавил: — Позволь только нам увести его с собой на некоторое время. Ибо нам надо еще прослушать одну историю, которая должна быть совершенно необыкновенна.
И он простился с нею и вышел с молодым человеком, новым, вторым его придворным, и со своим визирем, и со своим первым придворным.
И когда они пришли в маристан, то уселись на прежнее место, перед третьим молодым человеком, который дожидался их с пламенным нетерпением и с цепью на шее и который тотчас же начал свою историю так:
РАССКАЗ ТРЕТЬЕГО СУМАСШЕДШЕГО
Знай, о верховный владыка, и ты, о визирь, и вы, о досточтимые придворные, бывшие мои товарищи по заключению, знайте, что моя история не имеет ни малейшего сходства с только что вам рассказанными, потому что оба мои сотоварища были ввергнуты сюда молодыми девушками, я же нахожусь здесь совершенно по другой причине. Впрочем, повергаю мои слова на ваше собственное суждение.
Я был еще ребенком, о господа мои, когда отец мой и мать моя скончались в милосердии Воздаятеля. И я был подобран сострадательными соседями, такими же бедняками, как и мы, которые, не имея сами даже наиболее необходимого, не могли тратиться на мое воспитание и предоставляли мне шататься по улицам с открытой головой и голыми ногами, не имеющим на себе другой одежды, кроме половины рубахи из синей бумажной материи. Но я, должно быть, не имел очень противного вида, потому что прохожие, глядя на меня, когда я жарился на солнце, часто, останавливаясь, восклицали:
— Да сохранит Аллах этого ребенка от дурного глаза! Он прекрасен, как частица луны!
И бывало иной из них покупал для меня халвы из турецкого гороха или желтой тягучей карамели, которая растягивается в нитку, и, давая мне это, они похлопывали меня по щеке, или поглаживали меня по голове, или ласково потягивали меня за хохол, остававшийся на макушке моей бритой головы. И я открывал во всю ширину рот свой и одним глотком проглатывал все эти лакомства. И это заставляло восклицать от удивления тех, которые смотрели на меня, и открывать глаза зависти у уличных мальчишек, которые играли вместе со мною. И таким образом я достиг двенадцатилетнего возраста.