Когда я проснулся, солнце только что поднялось над горизонтом. И я хотел тотчас же исполнить предписание бедуина. И вот я сделал усилие, чтобы вскочить на ноги, но бессильно упал снова на землю; ибо ноги мои, сделавшиеся толстыми, как у слона, были дряблы, болезненно ныли и совершенно отказывались поддерживать тело мое и живот мой, раздувшиеся, как бурдюк. И голова моя тяжело давила на плечи, как если бы вся она была из свинца, и я не мог приподнять рук моих, ибо они онемели.
Тогда из опасения прогневать бедуина я заставил тело мое все-таки повиноваться усилию воли моей и, несмотря на ужаснейшие страдания, которые при этом испытывал, кое-как поднялся на ноги. И затем, повернувшись лицом к востоку, прочитал утреннюю молитву. И восходящее солнце освещало мое жалкое тело и отбрасывало огромную тень от него к западу.
Исполнив таким образом долг свой, я решил спуститься с горы.
Но склон ее был так крут, а я так слаб, что с первого же сделанного мною шага ноги мои подогнулись под тяжестью моего тела и я упал и покатился, как шар, с ужасающей быстротой. И камни, и тернии, за которые я в отчаянии пытался ухватиться, не только не задерживали моего падения, но еще вырывали у меня куски платья вместе с мясом. И я перестал наконец катиться таким образом, орошая землю кровью своей, лишь у подножия горы, в том месте, где находился господин мой бедуин.
Он же сидел и, наклонившись над землей, чертил какие-то линии на песке с таким глубоким вниманием, что совершенно не заметил моего присутствия, и он не видел, как очутился я подле него; и когда мои многократные стоны отвлекли его наконец от занятия, в которое он был погружен, он воскликнул, не оборачиваясь ко мне и не взглянув на меня:
— Альхамдулиллах![16] Мы родились под счастливой звездой, и нам все удастся! И вот благодаря тебе, йа Гассан Абдаллах, мне наконец удалось найти то, что я искал в течение нескольких лет, измерив тень, которую отбрасывала голова твоя с вершины горы. — Затем он прибавил, по-прежнему не поднимая головы: — Иди скорее, помоги мне рыть яму там, где я воткнул свое копье!
Но так как я ответил молчанием, прерываемым лишь жалобными стенаниями, он наконец поднял голову и обернулся в мою сторону. И он увидел, в каком состоянии я нахожусь — весь скорчившийся в комок и недвижимый на земле. И он приблизился ко мне и крикнул:
— Неосторожный Гассан Абдаллах! Ты, видно, не послушался меня и спал-таки на горе! И ядовитые испарения проникли в твою кровь и отравили тебя!
Но так как зубы мои стучали и я имел самый жалкий вид, он успокоился и сказал:
— Да! Но не отчаивайся все же в моем участии, я сейчас вылечу тебя!
И, говоря это, он вытащил из-за пояса нож с тонким и острым лезвием и, раньше чем я успел помешать ему, сделал мне несколько глубоких надрезов на животе, на руках, на ляжках и на ногах. И из них тотчас обильно потекла вода — и опухоль сразу опала, как опорожненный бурдюк. И кожа моя обвисла на костях, точно слишком широкое платье, купленное на торгах. Но в то же время я сразу почувствовал некоторое облегчение и, несмотря на слабость, мог встать и помочь господину моему в том, что он затеял. Итак, мы принялись рыть землю в том самом месте, где воткнуто было копье бедуина. И скоро мы отрыли там гроб из белого мрамора. И бедуин приподнял крышку гроба и нашел там остатки человеческих костей и свиток из кожи серны, окрашенный пурпуром, который теперь в руках твоих, о царь времен, и на котором были начертаны золотые блестящие письмена. И господин мой, весь дрожа, взял эту рукопись и, несмотря на то что она была написана на незнакомом языке, принялся внимательно читать ее. И по мере того как он читал, бледное чело его стало покрываться краской удовольствия и глаза сверкать от радости. И наконец он воскликнул:
— Я знаю теперь путь в таинственный город! О Гассан Абдаллах, радуйся! Мы скоро войдем в Ирам Многоколонный, куда еще никогда не проникал ни один из сынов Адама! И там найдем мы основу всех богатств земли, зачаток всех драгоценных металлов — красную серу!
Но я, испуганный до крайних пределов испуга при одной мысли о дальнейшем путешествии, воскликнул, услышав слова эти:
— Ах, повелитель мой, прости раба твоего! Ибо он хотя и разделяет радость твою, но находит, что все сокровища мира не нужны ему, и он предпочел бы жить в бедности, но здоровым в Каире, чем быть богатым, но претерпевать мучения в Ираме Многоколонном.
И господин мой, услыхав это, посмотрел на меня с сожалением и сказал: