— Еще грибков? — склонился к Мэри лакей Фимка.
Та кивнула. Однако, когда нацепила на вилку очередной груздь, к ужасу своему сообразила, что, кроме грибов и малосольных огурцов, ничего сегодня не ела. Почему? Никогда ведь соленое не жаловала. Неужели знахаркино снадобье подействовало? У Мэри задергалось веко. Она стала судорожно вспоминать, когда в последний раз приходили истечения. Кажется, в день происхождения Честных Древ[6]. То бишь две недели назад. Но почему были столь скудными? Всегда как из ведра льет, а тут лишь помазало. И продолжались не три дня, а всего один. Неужто то были не истечения? Неужели она беременна? Вот и объяснение тошноте, что мучила ее по утрам, зря она грешила на простоквашу.
Господи, что ей делать?
Когда заканчивали десерт, Шелагуров подозвал Фимку:
— Пускай карету заложат.
— Ты уезжаешь? — удивилась Ксения.
— Так надо, — не стал пускаться в объяснения Александр Алексеевич, выразительно посмотрев на супругу: мол, пора твоему кузену и честь знать.
Мэри шепнула Гуравицкому:
— Карета для тебя.
Литератор наступил под столом на ногу Беклемешевой, как они с ней условились.
— Дамы и господа, — произнесла торжественно помещица. — Сегодня у нас два радостных, два необыкновенных события. Именины дорогой Конкордии и приезд юного петербургского дарования. Мы уже слышали, как господин Гуравицкий одарен вокально. Однако он еще и пописывает. Давайте попросим его прочесть что-нибудь из новенького.
На этих словах Беклемешева захлопала в ладоши. Собравшиеся ее поддержали. Гуравицкий, изобразив смущение, встал:
— Это огромная честь для меня. Я с превеликим удовольствием…
Шелагуров налился кровью. Ах так? На кривой кобыле вздумали объехать? Гневно взглянул на Мэри, но та лишь пожала плечами: я тут при чем?
Ксения встала следом за Гуравицким:
— Тогда давайте перейдем в гостиную. Я прикажу подать туда оршад и коньяк.
Гости дружно поднялись. Через минуту за столом остался один Шелагуров. Что ему делать? Ксения не скрывает, что влюблена в заезжего прощелыгу. Раскрыть ей глаза если и удастся, то далеко не сразу: слишком уж своенравна сестра, слишком наивна и глупа. Как же ее спасти от этого мерзавца? Как спасти себя?
Будь проклят Гуравицкий. Откуда он взялся? Никогда о нем не слышал… хотя нет, слышал. Да такое! Господи, как же он сразу не вспомнил? Надо срочно сыскать то письмо. Скорее в кабинет.
У лестницы на второй этаж его поджидал Разруляев:
— Прошу прощения, Александр Алексеевич…
— Занят…
— На секунду.
— Хорошо, говори.
— Прошу принять отставку.
— Ты водки перепил? Что ты мелешь?
За столом Шелагуров заметил, что удрученный отказом Ксении Сергей Осипович не столько ел, сколько делал вид.
— Я не выдержу, не выдержу их счастья…
— Дай мне час. И клянусь, прохвост уедет отсюда в кандалах.
— Неужто преступник? Бедная Ксения! Это будет ударом…
— Это послужит уроком. Поймет наконец, что синица в руке много лучше, чем этакий журавель. Давай, давай, ступай к гостям…
— Лучше вас здесь обожду.
— Нет, ступай, за Гуравицким надо присмотреть.
— Чтобы не сбежал?
— Чтобы предложения Ксении не сделал. Позора потом не оберешься.
Помещик Устинский знал за собой слабость: если читали вслух — неминуемо засыпал. Дома-то ладно, все свои, но вот в гостях… Вдруг и здесь захрапит на всю Ивановскую? Потому во избежание конфуза решил затеять дискуссию: живой-то разговор в сон не клонит.
Гуравицкий тянул время, делая вид, что попивает коньяк. Где черти носят Разруляева? А вдруг вообще не придет? Что тогда? Рискнуть и вместо Разруляева спровоцировать на дуэль Шелагурова? Но как? Слабости Разруляева Мэри перечислила в письме: стыдится низкого происхождения, обожает Достоевского, ненавидит либералов. За обедом Андрей продумал вкрапления в текст, которые должны были привести Разруляева в ярость. А чем задеть Шелагурова? О нем доподлинно он знал лишь то, что тот ревнивец. Для достижения желаемой цели сие не подойдет. Ба! Так ведь и Шелагуров отсутствует в гостиной. Что же делать? Встать на колени перед симпатичной глупышкой и попросить руки? А вдруг откажет? Вдруг возьмет паузу на раздумье? Время-то тикает против него.