— Похоже, у вас очень надежное алиби, — улыбнулся Харрис. — Впрочем, мы никого не подозреваем по эту сторону Залива.
— Почему?
Рот Харриса напрягся.
— Доктор Кинтайр, в ближайшие несколько дней, вам, несомненно, зададут множество вопросов. Сейчас выскажите все самое трудное, потом встретьтесь с друзьями и снова выпейте. Это мой совет.
Они обменялись рукопожатиями, чувствуя, что это театральный жест, испытывая поэтому замешательство и не зная, как его преодолеть. Моффат через весь город повез Кинтайра туда в Окленде, где находилось тело.
Они вошли в холодное помещение. Кинтайр заставил себя идти первым. Он подошел к телу, закрытому простыней, и отвернул покрытие.
Немного погодя он повернулся.
— Брюс Ломбарди, — сказал он. — Да.
— Мне жаль… Дьявольщина. — Моффат отвернулся. — Он был красивым молодым человеком. Правильные черты лица, все такое. Наверно, родители им гордились.
— Они заплатили за его учебу в колледже, — сказал Кинтайр. — С тех пор он работал ассистентом, но первые четыре года тяжело достались бедной семье.
— И теперь они увидят это. — Моффат стоял, сжав кулаки, и говорил очень быстро. Он тоже молод и более потрясен, чем его начальник. — Посмотрите на эти ожоги… следы… Они по всему телу. И он все время был в сознании, ну, может, забывался на несколько мгновений… Ни следов дубинки, ни хлороформа, только рубцы от веревок. А когда он умер, убийцы отрезали пальцы и изуродовали лицо, чтобы нам трудней было опознать. Надели на него пальто и старые брюки и бросили в воду у берега. Двадцать четыре, говорите? Вот что увидят старики Ломбарди вместо своего двадцатичетырехлетнего сына. Боже. И, конечно, мне придется везти сюда его отца.
— Думаете, это был садист?
— Конечно. По крайней мере у одного из убийц есть такая склонность. Нужно свихнуться, чтобы сделать такое. Да, я уверен, что это была профессиональная работа. Пытка была методичная, почти аккуратная, с определенной целью. Это заметно. Когда они добились своего: он заговорил или еще что-то, — ему перерезали горло — аккуратно и в чисто гангстерском стиле — и изуродовали лицо по очень логичной причине: чтобы затруднить нам опознание. Им не стоило бросать его в Беркли. Полиция Беркли знает так много людей из университета, что мы сразу подумали: такой приличный молодой человек должен быть в кампусе, и сразу это проверили. Но это была их единственная ошибка. А моя в том, что у меня работа, что я должен буду показать это его отцу.
— Это обязательно нужно делать?
— Таков закон. Я бы хотел, чтобы было по-другому.
Моффат сделал движение, чтобы вернуть простыню на место, но Кинтайр сделал это первым. Прикрыть лицо Брюса значит положить конец чему-то. Хотя истинный занавес опустился несколько часов назад, подумал Кинтайр, когда Брюсу ломали и обжигали руки, пока он не умер. А потом ему отрезали пальцы. Может, занавес вообще еще не опустился.
2
Когда Кинтайр вернулся, солнце уже садилось. Он вошел в гостиную, уставленную книгами. На стенах несколько хороших картин, проигрыватель, его сабли Триг развесил на стене, мебель подержанная или сделана из старых ящиков — и больше почти ничего. Кинтайр не считал, что нужно загромождать квартиру.
Он налил себе выпить. Гленливет[3] — единственная роскошь, которую он себе позволяет. Нет никаких причин, по которым этот мальчик должен был занять такое большое место в жизни Кинтайра, но каким-то образом он это сделал. И пустота причиняла боль.
Когда зазвонил телефон, Кинтайр был рядом и поднял трубку, еще сознательно не зарегистрировав сигнал. Но не удивился, услышав голос Марджери Таун.
— Боб? Знаешь?
— Да. Мне жаль. Не могу сказать, как жаль.
— Могу догадаться. — Голос ее звучал бесстрастно: должно быть, изо всех сил пытается держать себя в руках. — Мы оба его любили.
— Его все любили.
— Кто-то не любил, Боб.
— Наверно, тебе сообщила полиция?
— Они были здесь несколько минут назад. Знают ли они всё?
— Вероятно. Я дал им твое имя. Они связались сначала со мной — для опознания.