— От кого? — деловито поинтересовался он.
Прошло несколько секунд, прежде чем она нашла в себе силы произнести хоть слово. Кафе кружилось у нее перед глазами. Красные и зеленые пятна напитков на столах безнадежно перемешались. Она только спросила, не шутит ли он.
— Нет, — был сухой ответ. — Не шучу. Я не имею ни малейшего представления, как ты проводишь свои дни и большую часть ночей. Я не слежу за тобой.
Она объяснила, что ждет ребенка от него.
Из произнесенных им обтекаемых фраз явственно вытекало, что это ее личная проблема, но что, как честный человек, он готов взять на себя расходы по прерыванию беременности.
Она заплакала.
Решительным жестом Селим подозвал официанта, заплатил по счету и поднялся.
— Ты же не думаешь, в самом деле… — начал он.
Помотал головой, пожал плечами, будто заявляя о своем бессилии, и направился к двери.
Вокруг не осталось ничего, кроме множества разноцветных кругов — на зеленом кругу стола белый круг блюдца, а на нем осталась надорванная салфетка. На белом круге другого блюдца выделялось черное пятно чашки с кофейными разводами, а она склонилась над бледно-желтым кругом своего стакана с оставшимся на нем полумесяцем ярко-красной помады.
Потом всю ночь она бродила по мокрым набережным Сены, отвратительно пахнувшим грязью и тиной. Ей не пришлось делать страшный выбор: она упала — не нарочно, — потеряла ребенка и сама чуть не умерла. Тогда она никому ничего не сказала, но теперь придется обо всем рассказать Ивонне.
Не встретив ни единой живой души, в пять минут седьмого Жизель подошла к пригорку, на котором высился Миругрен. Несколько минут спустя она по мостику перешла через Луар и, напряженно всматриваясь в темноту, поискала глазами фигуру Альбера. В нос ударил тошнотворный запах стоячей воды с плавающими мертвыми корнями, останками водных растений и падалью. Она рискнула ступить на небольшую доску, служившую причалом, чтобы окинуть взглядом весь пруд. Звук раздвигаемых веток заставил ее резко обернуться к тропинке, ведущей к хижине садовника.
— Альбер? — неуверенным голосом позвала она.
Но тут же, остолбенев от неожиданности, узнала молча приближавшегося к ней человека.
— Вы?
И поняла, что происходит, только когда руки в перчатках — она никогда не подозревала в них подобной силы — толкнули ее в гниющую воду. Тяжелые сапоги и зимняя одежда сразу же потянули ее на дно пруда, покрытое толстым слоем ила. Шпильки, удерживавшие пучок, рассыпались, мерцая как падающие звезды. Пресная ледяная вода залила одновременно нос и рот, а распущенные волосы опутали ее подобно смертоносным водорослям. Чудовищный подводный мир с головастиками и водяными пауками сомкнулся над ее головой, как жидкая могила. «Когда опущусь на дно, надо оттолкнуться ногами, и тогда я всплыву», — попыталась она рассуждать насколько возможно здраво. Но она упала в воду так, что сначала коснулась песчаной мели правым плечом, и это ей помешало. С невероятными усилиями она изогнулась и умудрилась оттолкнуться от рыхлого дна обеими ногами. Она вынырнула, высунулась из пруда и наполнила легкие долгим спасительным глотком воздуха, прежде чем безжалостные руки снова погрузили ее голову под воду. Жизель яростно сопротивлялась, ударилась виском о гвоздь, торчащий из моста, пытаясь ухватиться за одну из свай, и даже умудрилась два раза подряд выпростать голову из воды, чтобы вдохнуть. Сквозь занавесь, образованную мокрыми волосами, она с ужасом узрела неумолимую решимость, сверкавшую в глазах склонившегося над ней палача. Филолог до гробовой доски, Жизель Дамбер не к месту вспомнила «Муху» Кэтрин Мэнсфилд[38] и поняла, что третьего раза уже не будет. Она утонет, как несчастное насекомое, которое вопреки его воле затолкали на дно чернильницы. И перед тем как погрузиться в черный водоворот смерти от удушья, она как будто услышала знакомый голос, выкрикивавший ее имя, далекое, как эхо.
Со страшным скрежетом шин, вдребезги разбившим ледяное безмолвие деревенской глуши, Жан-Пьер Фушру остановил машину на вершине склона, как раз напротив калитки Миругрена. Едва успев выключить мотор, он выскочил из машины, сделал два прыжка и растянулся на скошенной траве от невыносимой боли. Одна из железных скоб, удерживавших на месте его искусственное колено, не выдержала, и он, задыхаясь, остался лежать на мокрой и холодной земле, как сломанная кукла.