Встречи с моей матерью во снах никогда не давались легко. Она могла быть приветливой, и даже улыбалась, но я должен был соблюдать осторожность, следить за каждым словом и за каждым жестом, чтобы уловить в нем безумие, и сексуальные намеки всегда присутствовали в этих снах. Не раз мне снилось, что я женился на женщине старше себя — фактически, на очень старой женщине — и задавался вопросом, как я могу избавиться от этой напасти. Тем не менее я занимался с ней любовью, без особенного удовольствия и даже с отвращением — это была моя мать в одном из многих своих обличий. В других случаях я чувствовал, что я не один, что я мог бы снять телефонную трубку и позвонить ей. Я пытался заговорить с ней (во сне) так же, как я проделал это с папой; но мне это долгое время не удавалось, до недавнего случая в Швейцарии. Мне приснилось, что я сижу в баре с Грацией, которая теперь стала моей женой; там было темно и мне стало не по себе. В Грации было что-то зловещее — она выглядела так, как будто вот-вот в кого-то превратится. От ужаса я проснулся. «Это снова мама со своими штучками», — сказал я себе. Пытаясь снова заснуть, я пробормотал: «Почему ты со мной не заговариваешь?» И она появилась еще до того, как я заснул. Это была моя мать, как живая, — но все человеческое улетучилось из ее образа. Крик ярости и отчаяния разорвал ее лицо и исказил черты. Это был слабый, еле заметный образ, и к тому же еще и крохотный — около пяти дюймов в диаметре, — но он привел меня в совершеннейший ужас. Этот призрак около минуты колыхался в изножье моей постели, а затем исчез.
Несколько месяцев спустя — если быть точным, 11 сентября 1989 года — я обнаружил предсмертную записку мамы. Я был в своем офисе в институте и беседовал с Дениз Расселл, моей приятельницей из Австралии. Одновременно я просматривал свои бумаги, рассованные по ящикам. Я не прикасался к ним по меньшей мере лет пятнадцать, но хотел их разобрать перед отъездом в Италию. Я открыл верхний ящик. Там было несколько распечаток, старые налоговые декларации и дюжина календариков. В одном из них было несколько фотографий и записка. Я с трудом мог поверить своим глазам. Я и не подозревал, что такая записка существует — и только затем я вспомнил, что, действительно видел ее много лет назад, но совершенно о ней забыл. Я объяснил Дениз, что в ней сказано, отправился на свой семинар, провел там два часа, спешно поехал домой и стал изучать ее внимательнее. Записка была адресована моему отцу. В ней не было не гнева, ни безумия — лишь выражение любви и желание покоя. Держа это письмо в руках, я впервые почувствовал себя близким к той отстраненной, холодной и несчастливой женщине, которой была моя мать.
2. Я расту
В первой квартире, которую я помню, было три комнаты: кухня, спальня и кабинет. Кухню и спальню я помню довольно отчетливо, а кабинет представляется таинственным. Я иногда заходил туда, но так толком его и не разглядел. Здесь мой отец принимал гостей и хранил свои вещи. Под нами располагалась плотницкая, этажом выше жила швея. Я часто пугался, когда слышал стрекотание ее швейной машинки. Даже сейчас незнакомый звук пугает меня до тех пор, пока я точно не узнаю, что именно его издает.
Мы жили на Вольфганггассе — это была тихая улица с дубовой аллеей. На первом этаже нашего дома находились мясная лавка и бакалея, а напротив на углу расположилась аптека. Весь наш квартал преисполнился гордости, когда сын домовладельца — серьезный, пухлый мальчик — окончил институт; теперь он принадлежал к высшему классу и стал не чета всем нам. За аптекой был полицейский участок. Однажды мы с мамой ходили туда, когда папа не пришел на обед. С папой все было в порядке — он куда-то отправился со своими сослуживцами.
Еще дальше была улица с трамваями, оживленным движением и магазинами побольше наших. Это был край того мира, который меня занимал.
Много лет спустя, уже в 60-х, когда я преподавал в Калифорнии, эта квартира начала мне сниться; она представлялась мне удивительно пустой, и казалось, что важная часть моей жизни навсегда затерялась там. Чтобы решить эту загадку, я навестил это место где-то году в 65-м. Я доехал на трамвае до Гюртеля[1], прошел через парк Гайдна, где играл ребенком, завернул за угол, на котором стоял кинотеатр (теперь там расположился универмаг) и подошел к нашему. Я занервничал и напрягся. Вот дубы, вот наш дом, а вот и входная дверь. Она была закрыта. Я открыл ее и зашел. В парадной было темно и холодно. Я огляделся вокруг. И ничего не почувствовал. Поднялся на этаж выше и подошел к одной из квартир — нет, не то, наша была на четвертом этаже. Я поднялся на четвертый, завернул за угол и, наконец, очутился перед дверью квартиры номер 12. Нашей квартиры. Все выглядело ровно так, как в моем сне — опустевшим, но именно благодаря этой пустоте напоминало о той жизни, которая давно уж закончилась. Проблема была у меня перед носом, но я не мог ее разрешить. (Все разрешилось в 1990 году, когда я вернулся туда с Грацией. Этой квартиры больше не существовало — дом был полностью перестроен.)
1
Кольцевая улица в Вене, буквальное значение слова Gürtel — «пояс». Внутри «пояса» находятся основные исторические районы города.