Это не значит, что свет солнца должен влиять на наши решения. То, пожертвую я или нет жертвам наводнения на другом конце света, не должно зависеть от того, как на мое настроение повлияла погода. Однако в реальной жизни существует множество факторов, так что мы должны с осторожностью относиться к любым экстраполяциям выводов, полученных при сканировании, на реальную жизнь.
Однако есть и более фундаментальные возражения на заявления нейронауки. Суть обвинения состоит в том, что последняя допускает своеобразную категориальную ошибку. Британский философ XX века Гилберт Райл, который ввел понятие категориальной ошибки, иллюстрировал ее таким примером: американский турист приехал в Оксфорд и, осмотрев Шелдонский театр, Бодлейскую библиотеку, колледжи и дворики, задал невинный вопрос: «Но где же университет?», словно бы университет был некоей отдельной физической сущностью.
Примерно в том же смысле приписывать идеи, решения и мотивы, желания и предрассудки мозгу — это своего рода категориальная ошибка. На Райла повлиял Витгенштейн, а многие современные критики нейронауки сами витгенштейнианцы. Витгенштейновская критика нейронауки состоит в том, что психологические атрибуты нельзя приписать мозгу, они приписываются только людям. Сознание, утверждают они, не тождественно мозгу. Я могу быть смущенным или могу запутаться, не зная, стоит ли переводить вагонетку на другой путь. Но мой мозг не бывает смущенным. Меня может оттолкнуть мысль о том, что надо применить физическую силу, чтобы убить толстяка. Но подобный поворот событий не может испугать мой мозг. Я могу рассчитать, что лучше потерять одну жизнь, чем пять, но нет смысла говорить, что этот расчет производит мой мозг. Конечно, если бы мой мозг не работал, я бы тоже не функционировал, но это не значит, что я совпадаю со своим мозгом. Поезд не мог бы работать без двигателя, однако он не тождественен этому двигателю[185].
Но чаще всего нейроскептики бьют мимо цели. В целом когда специалисты по нейронаукам говорят о том, что мозг смущен или испугался, они используют эти выражения метафорически[186]. Затем нейроскептик предъявляет нейроученому еще одну ошибку. Он говорит, что поведение лучше всего можно понять, не заглядывая внутрь мозга, а рассматривая человека в его среде. Но это слишком слабый снаряд. Только самый тупой ученый стал бы утверждать, что активность мозга — единственное или самое лучшее объяснение поведения человека и сознательных состояний или что оно заменяет объяснения всех остальных типов. И в самом деле глупо говорить, что описание влюбленности или объяснение политической идеологии того или иного человека можно найти в определенной области мозга. Любовь и политику невозможно свести к какому-то химическому коловращению. Мозг расположен в теле. А люди принадлежат культурам и обществам. Ответ на вопрос о том, почему такой-то человек голосовал за демократов или республиканцев, невозможно ограничить описанием нейронной массы, функционирующей в промежутке между его ушами.
Тем не менее влюбленность и наличие определенной политической идеологии были бы невозможны без мозга, и сегодня нейроученые открывают удивительные связи между определенными поступками, убеждениями или чувствами и нейронной активностью, и этими данными нельзя пренебрегать. Как мы уже выяснили, повреждение вентромедиальной префронтальной коры может повлиять на моральные суждения. Также сегодня мы понимаем то, что префронтальная кора участвует в торможении, и если она разрушена, например при слабоумии, больные могут «совершать в магазинах кражи на глазах у менеджеров, прилюдно снимать с себя одежду, перебегать улицу на красный свет, запевать песни в самых неподходящих для этого местах, поедать пищевые отходы, выуженные из мусорных баков на улице…»[187]. Точно так же нейроученые все больше узнают о химических веществах, которые определяют ненормальное и деструктивное поведение, например пагубное пристрастие к еде, азартным играм, сексу или шопингу. Главным фактором в этом случае является допамин. Было немало трагических случаев, когда пациентов с болезнью Паркинсона лечили допаминэргическими препаратами, а потом они не могли контролировать свои импульсы, что стоило им денег, карьер, брака.
Это позволяет наметить одну интригующую возможность: что если мы сами начнем подстраивать собственный мозг, чтобы изменить наши моральные взгляды и, соответственно, наши суждения в сценариях с вагонетками…
185
Наиболее последовательную критику новой нейронауки см. в:
186
Следует отметить, что существуют некоторые философы, которые полагают, что мозг и сознание это и в самом деле одно и то же.
187
URL: http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2011/ 07/ the-brain-on-trial/308520/.