Сцена спряталась куда-то в глубину моей головы, но телефон продолжал звонить. Будильник показывал 0:55. Я вскочил, подошел к письменному столу и взял трубку.
— Привет, солнышко!
— Клайд?
— Она самая, единственная и неповторимая. Извини, что не звонила. Не хочешь завтра пообедать со мной в «Синей мельнице»? У меня завтра день рождения.
— Поздравляю, Клайд!
— Спасибо, зайка.
— Клайд, зачем ты это сделала?
— Что сделала?
— Зачем ты засунула дохлую рыбу в мою банковскую ячейку?
В трубке наступила тишина. На самом деле это была не полная тишина, потому что я слышал уличный шум вокруг нее, и в моем воображении она рисовалась прекрасной странницей в телефонной будке, окруженной машинами, смехом, уличными ораторами, огнями и автомобильными сиренами. Она сама — соблазнительнейшая сирена. Из нее бы вышла отличная героиня для романа, вдруг подумал я. Нет, я не стану сообщать полиции, что она звонила.
— Ладно. Я тебе скажу, если ты только обещаешь не сходить с ума. Хорошо, солнышко?
— Хорошо, обещаю.
— Я сделала это просто ради рыбы.
Она повесила трубку, а я вернулся в постель и заснул с улыбкой — кажется, впервые за тысячу лет.
III
— Что же вы за человек, мистер белый-белый Снег?[1] — сказала она, снова в рифму и откинулась на спинку дивана.
Мы сидели в «Синей мельнице» на Бэрроу-стрит, и для обеденного времени тут было на редкость мало народа. Все условия для празднования дня рождения в интимной обстановке.
— Ты отлично выглядишь, Клайд, — сказал я. — Но только ты совсем не похожа на ту девушку, которую я встретил в банке.
— Конечно не похожа, зайка. Во-первых, я потеряла парик, во-вторых — очки от Холли Голайтли, а в-третьих — мушку. Ты помнишь мушку у меня на щеке?
— Помню, еще бы. Я думаю, камеры видеонаблюдения в банке тоже ее помнят.
— Ага, значит, ты понимаешь, в чем дело. Девушке приходится быть осторожной в наше время…
— Я ничего не скажу копам, — заверил я ее. — Можешь на меня положиться.
— Полагаюсь, солнышко.
Трудно поверить, насколько быстро я привык к новой Клайд. Впрочем, возможно, это была совсем не новая Клайд. Во всяком случае, в глазах у нее было все то же: животное возбуждение и детское озорство. Если бы я тогда воспринимал все лучше, я бы сказал, что ее глаза пытаются завлечь меня в свой мир. И почему-то она теперь казалась миниатюрнее и женственнее. Короткая стрижка: светлые волосы с розовыми прядями на панковский манер. Все та же загадочная — соблазнительная и насмешливая — улыбка. Всего этого было достаточно, чтобы мне захотелось последовать куда угодно за ее фантастической задницей. Я не раздумывая кинулся бы за Клайд в самую гущу битвы, как французы за Жанной д’Арк. Всего этого было почти достаточно, чтобы я снова захотел писать.
— А с рыбкой получилась удачно, как тебе кажется? — спросила она. — Ты ведь знал, что это не бабушкино серебро, а?
— Ну… типа того, — сказал я. — Наверное, я был просто зачарован твоей мушкой. Мне ее как-то не хватает.
— Ты не волнуйся. Я могу ее нацепить обратно в любой момент. Но где же Фокс? Он обещал испечь и подарить мне торт.
— Твой приятель Фокс умеет делать торты?
— Талантливый человек талантлив во всем, — сказала Клайд. — Слушай, пока мы тут ждем, может, нам выпить по маленькой после обеда, а?
— Отлично. Что ты хочешь?
— Текилу. Или лучше так: трес текилас.
— Трес текилас?
— Именно так, солнышко. Гарантированно избавляет от всех заморочек на время проведения дня рождения.
Три порции текилы в полдень — это не совсем то, что обычно прописывают участникам собраний анонимных алкоголиков. Если в такого участника влить три текилы, то он может наделать больших дел. Например, подсунуть дохлую рыбу в банковское хранилище. Я подозвал официанта и сделал заказ. Заказ состоял из шести текил: я решил, что Клайд не должна пить одна в свой день рождения. Когда официант ушел, я почувствовал на себе изучающий взгляд Клайд. Это было удивительно приятное чувство.
— Можно задать тебе грубый вопрос, — сказала она. — А чем ты занимаешься? Я имею в виду — в то время, когда ты не выступаешь в роли сэра Ланселота. То есть не спешишь на помощь опасным мошенницам, принимая их за дамочек, попавших в затруднительное положение.
— Это не грубый вопрос, — сказал я. — Он всего лишь трудный.