Суперсамец поймал себя на том, что впервые открывает для себя Женщину — раньше для такого изучения он не нашел бы времени.
Упорные занятия любовью отнимают время у самой любви.
Он нежно поцеловал открывшиеся ему богатства, словно изысканные драгоценности, с которыми ему предстояло расстаться — тотчас же и навсегда.
Он поцеловал их — до сих пор это не пришло бы ему в голову, такие ласки, казалось ему, обесценивают мужскую силу, — поцеловал, вознаграждая за то, что открыл их или даже, подумалось ему, придумал, вызвал к жизни.
И стал потихоньку засыпать рядом со своей подругой, уснувшей навеки; так первый человек пробудился рядом с Евой и решил, что она вышла из его ребра — ведь и лежали они бок о бок, — в естественном изумлении от того, что на месте лишь напоминавшей человека самки теперь раскинулась первая Женщина, распустившаяся, точно цветочный бутон, от жара любви.
Он нашептывал ее имя, смысл которого только начинал понимать:.
— Элен, Элен!
«Эллин, Елена!», мелодией какой-то печальной песни отзывалось у него в голове — точно фонограф, не унимаясь, навязчиво выводил свой ритм.
И тут Маркей почувствовал, что огромная трата энергии, иного человека просто свалившая бы с ног, его почему-то сделала сентиментальным. Наверное, так он по-своему переживал банальное post coitum animal triste. Как любовь стала для него отдыхом после нечеловеческого напряжения мускулов, теперь, в парадоксальном устремлении к балансу, требовал работы его мозг. Чтобы поскорее уснуть, он сложил такие стихи:
Обнажена, и простирает длани,[12]
И вся горит, и шепчет: «Боже мой!..»
Глаза сверкают радостью живой —
Алмазы! Кто исчислит ваши грани?
Объятья наподобие оправы —
Всю подчиняю прихоти моей.
Так искренни глаза, когда лукавы:
Пить слезы — нет напитка солоней!
Лежит, уснув на грани содроганий,
И перестук сердечный глух и скуп.
Что может быть нежнее и желанней
Вот этих жадных, этих жарких губ?
Я к ним прильну открытыми устами,
Чтоб наши рты слились в один альков,
Где будет все тесней, все неустанней
Соитие безумных языков.
Адам, двойным дыханьем оживленный,
Проснувшись, Еву рядом увидал.
А я Елену вижу, полусонный, —
Елену, негасимый идеал.
И звук рожка во тьме времен блуждал:
— Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Эрот.
А Троя
Героя
Прославит
И к бою
Зовет.
Ахилл —
Легкокрыл:
Осадил
И добил
Упрямо
Приама.
А Гектор объезжает стены
И видит: в башне, у окна,
Напротив зеркала Елена
Стоит одна, обнажена, —
Елена,
Надменна,
Стройна.
Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Любовь.
Приам на башне жалобится вновь:
— Ахилл, ты славою покрыт,
Ты сердцем тверже, чем гранит,
Надежней лат и крепче плит,
Прочней, чем камень и стена!..
Елена у окна любви полна:
— Ах, нет, Приам, куда как тверже щит
Моих грудей, неколебим и розов;
Сосок кровавой раною горит,
Холодный, словно глаз белесых альбатросов:
Пунцовый отблеск там кораллом светит нам.
Не так уж тверд Ахилл, нет-нет, Приам!
Парис со стрелою —
Как Купидон:
В пятку героя
Метится он!
Хорош, как бог,
Парис-Эрот,
Богинь ценитель несравненный,
Он смертную избрал — и вот,
Плененный греческой Еленой,
Приамов сын стрелу кладет
На тетиву и наяву
Сбивает грозного Ахилла на траву:
Пусть гриф нагую плоть когтями разорвет!
Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Эрот.
Судьба, Судьба, жестокая Судьба!
Пирует кровопийца смертных,
Полна равнина тел несметных;
У грифов и Судьбы одна судьба:
Жестокость — суть богов и рок людей!