Его отец, Ансельм Жарри, совладелец небольшой полотняной фабрики и средней руки торговец (в конце концов разорившийся), слыл легкомысленным человеком, а полупомешанная мать, урожденная Каролина Кернест, была взбалмошной особой, которая кичилась своим дворянским происхождением и благородным воспитанием, носила умопомрачительные шляпы и обожала всякого рода экстравагантные переодевания.
Альфред-Анри Жарри, появившийся на свет от этого брака 8 сентября 1873 года в бретонском городе Лавале, не любил родителей. Уже будучи взрослым, он прилюдно называл отца «ничтожеством», а говоря о матери, не без грусти заметил, что женщины — существа, «лишенные души»[16]. Недоброе чувство сквозит в ответе Жарри одной даме, спросившей, живы ли его родители: «Нет, ма-да-ме, — отчеканил он своим „механическим“ голосом, — они умерли в прошлом году от инфлюэнцы, ров-не-хонь-ко через неделю один вслед за другим!»[17]
Каролина Жарри разъехалась с мужем в 1879 году. Забрав шестилетнего Альфреда и четырнадцатилетнюю дочь Шарлотту, она перебирается сначала в небольшой городок Сен-Бриё, а затем в столицу Бретани Ренн, откуда Жарри, получив в 1890 году степень бакалавра, отправляется в Париж — продолжать образование. И здесь происходит малопонятная вещь; школьник, обладавший прекрасными способностями и великолепной памятью, почти круглый отличник в лицеях Сен-Бриё и Ренна, Жарри в июле 1891 года проваливается на письменных экзаменах в Высшую Нормальную школу: получив (по десятибалльной системе) 3 по философии, 1,5 по истории, 3,75 за перевод с латыни на французский, 4 за перевод с французского на греческий и 4 за сочинение, он даже не допускается к устному экзамену. Правда, он тут же записывается на отделение риторики в столичный лицей Генриха IV, однако ни в 1892, ни в 1893 году не оставляет попыток поступить в Высшую Нормальную школу. Не добившись успеха, он в марте (а затем в октябре) 1894 года пробует сдать экзамены на степень лиценциата в Сорбонне, но и здесь его ждет неудача. Так и оставшись на всю жизнь бакалавром, Жарри тяжело переживал этот удар по самолюбию.
Впрочем, в том же 1894 году судьба как будто улыбнулась ему. Еще в школе начав писать подражательные (в духе В. Гюго) стихи и сочинять комические драмы, Жарри с 1893 года довольно активно сотрудничает в «малой» парижской прессе: в одном из журналов он публикует прозаический отрывок «Гиньоль», за который получает премию, а в другом — небольшое «философское» эссе «Быть и жить». Эти литературные опыты обратили на себя внимание известного поэта и влиятельного литературного критика Реми де Гурмона. Он не только предложил Жарри совместно издавать литературно-художественный журнал «Имажье», но и ввел его в «цитадель» символизма — в круг редакции журнала «Меркюр де Франс» во главе с директором Альфредом Валеттом и его женой, писательницей Маргерит Эмери, выступавшей под псевдонимом Рашильд.
Что касается Рашильд, которой чрезвычайно нравилось думать, будто у нее «мужской склад ума», то Жарри сумел сразу же понравиться ей, польстив с помощью хитроумного комплимента («Нам приходилось читать ваши историйки, мадам, — возгласил он, впервые появившись в салоне Рашильд на одном из ее „вторников“. — До сегодняшнего дня мы полагали, что их сочинил мужчина! Теперь мы видим, что ошиблись, и это достойно всяческого сожаления».), и сохранил ее благожелательное расположение до конца жизни. Валетт же отнесся к нему гораздо более сдержанно, но все же, под влиянием супруги, в июле 1894 года опубликовал в своем журнале небольшую драму Жарри «Альдернаблу», а в сентябре — его первую, стихотворно-прозаическую, книгу «Песочные часы памяти», хотя и изданную небольшим (216 экземпляров) тиражом, но все же замеченную и вызвавшую несколько положительных откликов в прессе.
Однако, едва начавшись, литературная карьера Жарри была прервана в ноябре 1894 года новой травмой — призывом на военную службу. Выросший без отца, избалованный матерью, привыкший делать «что хочется», Жарри, конечно, был органически не способен переносить армейскую дисциплину, и хотя, благодаря высоким родственным связям, он пользовался разными послаблениями, получал внеочередные отпуска в город, частенько симулировал болезнь, чтобы «отдохнуть» в полковом госпитале, и даже позволял себе вежливо поиздеваться над начальством[18], служба была для него мукой. Небольшого роста, с коротковатыми ногами и руками, Жарри не был в состоянии ни маршировать в ногу, ни даже правильно держать ружье, которое вынужден был носить на манер алебарды. Пробыв в армии тринадцать месяцев (вместо положенных четырех лет), он был комиссован 14 декабря 1895 года в связи с «хронической желчнокаменной болезнью».
17
Разговор происходил в 1897 году, и ответ представлял собою одну из злых мистификаций Жарри: в действительности его мать скончалась в мае 1893 года в Париже, а отец — лишь два года спустя, в августе 1895 года, у себя на родине, в Лавале.
18
Вот характерный анекдот о Жарри-рядовом. Сержант, приказавший группе провинившихся солдат вымести двор, видит, что один только Жарри остался недвижим и стоит в почтительно-вопрошающей позе. «Вы что, не слышали, что я сказал?» — рычит сержант. — «Слышал, господин сержант». — «Что вы слышали?» — «Что надо подмести двор, господин сержант». — «Так подметайте же, черт возьми! Что вам неясно?» — «Все ясно, господин сержант, но… в какую сторону подметать?»