Для правителей Соединенного Королевства всеобщая демократия казалась чем-то немыслимым и губительным, но они отдавали себе отчет в том, что кое-какие преобразования назрели. Реформа 1832 г. несколько расширила избирательные права мужчин, а также увеличила представительство крупных городов в палате общин. Но то, что реформа избирательного законодательства, вопреки питаемым надеждам, оказалась ограниченной, лишь еще сильнее подстегнуло чартистскую агитацию. В 1848 г. демократические устремления и требования чартистов пережили вначале резкий взлет, а затем и быстрый спад на фоне революционных движений на континенте. Французские события 24 февраля – свержение короля Луи-Филиппа и учреждение Второй республики – моментально отозвались волнениями в Италии, Германии, Австро-Венгрии и Богемии. Отдаленное эхо почувствовали в Швейцарии, Дании, Румынии, Польше и, конечно, в Ирландии. Чтобы разгромить эти движения, потребуется несколько лет, а вот неудача огромной чартистской демонстрации на Кеннингтон-Коммон в апреле того же года положила конец надеждам на централизованное восстание в Великобритании. Но и на этот раз группы чартистов в городах и деревнях восприняли это не как поражение, а как временную неудачу. Спустя десятилетия их политические наследники создадут тред-юнионы, затем – Независимую рабочую партию и, наконец, Лейбористскую партию. Все перечисленные со временем научатся отчасти отражать, а в основном использовать к своей выгоде устремления масс.
Хотя волна революций, восстаний и мятежей 1848 г., которая в большинстве случаев лишь подточила, но не уничтожила старые режимы и их основания, в конце концов была подавлена силой, коронованные правители и правительницы Европы испытали глубокое потрясение, и это потрясение будет ощущаться еще некоторое время спустя. В частном письме Леопольд I, монарх – основатель Бельгии (созданной в 1830 г.), доверительно сообщал своей племяннице королеве Виктории, что он страшно напуган: «Мне сильно нездоровится вследствие ужасных событий в Париже… Одному Богу известно, что нас ждет; будут приложены колоссальные усилия для того, чтобы довести эту страну до революции, а поскольку во всех странах имеются бедные и злые люди, эти усилия могут увенчаться успехом». Несколько месяцев спустя Виктория ответила:
После 24 февраля я ощущаю такую неуверенность во всем сущем, какую никогда не испытывала прежде. Когда я размышляю о своих детях, об их образовании, их будущем – и молюсь за них, – я всегда думаю и говорю себе: «Пусть они вырастут готовыми к любому положению, в котором могут оказаться, – высокому или низкому». Никогда раньше я об этом не думала, но теперь я думаю об этом постоянно…
Она недооценила сильный инстинкт самосохранения, который характеризовал ее класс. Ее супруг принц Альберт, немецкий интеллектуал либерально-консервативных убеждений и высокой культуры, сам отправил частное письмо премьер-министру лорду Джону Расселлу в день проведения собрания чартистов на Кеннингтон-Коммон[80]. В этом письме он советовал сделать так, чтобы реакция правительства больше напоминала спектакль, чем демонстрацию силы: «Я ни минуты не сомневаюсь в том, кто окажется сильнее, но был бы крайне расстроен, если бы произошло что-то напоминающее массовые волнения». Совет Альберта выходил за рамки принятой в то время тактики. Для него чартисты были представителями самых радикальных слоев рабочего класса, а он даже рекомендовал смягчающие меры: «Я полагаю, к своему огромному сожалению, что количество рабочих всех специальностей, пребывающих без работы, очень велико и что оно выросло в силу сокращения рабочих мест в государственном секторе вследствие стремления к экономии в палате общин… Конечно же, сейчас неподходящее время для того, чтобы налогоплательщики экономили за счет рабочего класса». В этом вопросе Альберт занял позицию левее любого британского правительства, начиная с правительства Тэтчер.
80
Большой митинг чартистов на Кеннингтон-Коммон проходил 10 апреля 1848 г. –