Сохранение верности Консервативной партии было выходом не только единственным, но и малоперспективным. Даже выступив открыто против Болдуина и одержав над ним победу, Черчилль все равно в тех условиях не мог бы стать лидером тори, а соответственно не сумел бы возглавить правительство. Для этого у него было слишком много недоброжелателей. А его мнение слишком часто подвергалось порицанию. Да и у действующего лидера уже был на примете человек, которому он с гораздо большей радостью передал бы бразды правления после своего ухода на покой — Невилл Чемберлен[249].
Все эти несложные размышления приводили к неутешительному выводу, что, оставаясь в партии, у Черчилля были иллюзорные шансы стать премьером. Но меньшего он не хотел. Ему уже двадцать лет как прочили этот пост. И теперь, после стольких лет продвижения наверх, преодоления сложнейших преград, получения уникального опыта государственного управления и работы на ключевых позициях в правительстве, он мог навсегда лишиться этой возможности. Черчилль хотел руководить, и его трагедия в 1930-е годы заключалась в том, что в этот злосчастный период он был лишен такой возможности. Почему? Он сам ответил на этот вопрос в своей автобиографии: «Чтобы с достоинством и уверенно возглавлять партию или государство, необходимо, чтобы твои лидерские качества и идеи отвечали не только запросам, но и вкусам обоих»[250].
В сложившейся непростой ситуации его взгляды не соответствовали «запросам и вкусам» партии. И в этих враждебных условиях Черчилль принимает тяжелое решение о выработке новой модели поведения. Не соглашаясь с мнением руководства тори и в то же время не имея возможности покинуть консерваторов, он формально остается в их рядах, а де-факто начинает формировать вокруг себя новую партию из своих приверженцев и единомышленников. «Никогда нельзя победить, идя по пути наименьшего сопротивления», — заметит он в годы Второй мировой войны[251]. Выбранный им путь не обещал быстрых лавров; дорога, по которой он решил идти, имела множество проблем и не сулила высоких шансов на успех. Даже у хорошо его знавших коллег были сомнения в перспективности выбранной стратагемы. Еще в 1920 году Дэвид Ллойд Джордж иронично заметил ему: «Для того чтобы иметь партию, нужны последователи. У вас, Уинстон, их нет»[252]. На самом деле последователи были. Только удастся ли их сохранить, а также хватит ли у Черчилля времени и сил, чтобы добиться желаемого? Это были уже иного рода вопросы, и отвечать на них в 1930 году не взялся бы даже самый проницательный аналитик.
Нелегко начинать путь, зная, что двигаться по нему придется в неблагоприятных и даже враждебных условиях, а конечная цель при этом может так и остаться недостигнутой. Обычно в таких случаях рассчитывать на помощь рационального объяснения не приходится. Силы черпаются из иных источников, таких как вера и убеждения. Именно на них и станет опираться Черчилль, признаваясь своему сыну, что «чувствует себя гораздо сильнее после начала обсуждения индийского вопроса». «Великое утешение — заниматься темой и беспокоиться о вопросах гораздо более важных, чем должность, партия или дружеские отношения»[253]. Эту мысль Черчилль разовьет и в беседе с кузеном, 9-м герцогом Мальборо (1871–1934): «Политика слишком грязна для письменных слов. Я чувствую себя крепким и сильным»[254].
Черчилль не обольщался и прекрасно понимал, чем ему грозит конфронтация с Болдуином. Превосходство лейбористов в парламенте было незначительным, а их политика вызывала скорее неодобрение, чем поддержку. Рамсею Макдональду недолго оставалось пребывать на посту премьер-министра, считал политик. Скоро власть перейдет к консерваторам, и тогда Болдуин начнет формировать свое правительство. «У меня нет желания присоединяться к его администрации, чтобы меня оседлал грубый протекционизм плюс неограниченная доза ирвинизма», — объяснял Черчилль своему сыну. Упоминаемый протекционизм, предложенный лидером тори, также добавил «холодка и отстраненности»[255] в отношения между бывшими коллегами.
Анализируя заявления и признания Черчилля в тот момент, возникает ощущение, что он накачивал себя, словно тренер накачивает боксера перед боем. Только он был и тренером, и боксером в одном лице. Он привык уже к подобным аутотренингам, но на сей раз все было по-другому. Для большего эффекта Черчилль обратился к двум эффективным приемам самовнушения. С одним он был знаком еще со времен работы над своей первой книгой, «Историей Ма-лакандской действующей армии»: оценка текущих событий из будущего — «возможно историки впоследствии напишут: „Всего за одно глупое поколение были растрачены мудрость и плоды побед, собиравшиеся в течение пяти веков“». Второй прием брал свои истоки в окопах Первой мировой войны и зиждился на самопожертвовании ради великой цели, а также собственном предназначении: «Необходимы великие усилия и великие жертвы, всегда следует настраивать себя на камертон той задачи, ради выполнения которой ты, возможно, и послан на эту планету»[256].
252
Цит. по: записи в дневнике Фрэнсис Стивенсон от 17 января 1920 года. Documents. Vol. 9. P. 1006.